Только теперь его уже называли не Кикулав — Слабый человек и не Кикутав — Ненужный человек, а Кикукав, что означает Хитрый человек. И они выделили ему возле костра почетное место рядом с самым старым и самым мудрым охотником. Они оказывали ему почести при жизни, а когда он спустя много лет умер, возвели над его гробом высокую-превысокую могилу, а на ней водрузили плетеную корзину.
С течением времени корзина истлела, но могила сохранилась и поныне, разнося далеко по берегу реки Лимпопо славу о человеке, который был слаб телом, плохо видел и хромал и все-таки принес больше пользы своим друзьям, чем самый сильный из них.
Рацек кончил свой рассказ, но никто не проронил ни единого слова.
Румик подозрительно покосился на Эмиля: этот Кикулав или Кикутав как-то уж слишком смахивал на Эмиля…
Может быть, Рацек выдумал эту историю только из-за Эмиля… Хотя нет, ерунда! У этого Кикулава были превосходные идеи, и он был парень что надо, где уж Эмилю до него. Нет, Эмиль тут ни при чем, Рацек на него и не намекал.
Так заключил про себя Румик, и на душе у него немного полегчало.
Эмилю эта история тоже понравилась, но все же она не уничтожила горького осадка после событий сегодняшнего дня. Снова в голову полезли мысли о Франте-Мышке и его предательстве…
И, когда вокруг костра зазвенела песня, Эмиль даже рта не раскрыл. Он раздумывал о своих делах, и вдруг его осенило:
«Конечно, Франта-Мышка и не собирался мстить. Он и понятия не имеет о том, что я натворил, и соврал по другой причине. Просто он не посмел заступиться за меня, «утенка», и выступить против своих, против «альбатросов»…»
И долго еще, забравшись в свой спальный мешок, Эмиль прислушивался к сонному дыханию Франты. Им досталась общая палатка, хотя оба принадлежали к команде разных лодок. Еще во время разбивки лагеря это казалось Эмилю вполне естественным: если пять «альбатросов» и пять «утят» должны разместиться в пяти палатках, то одна пара должна быть смешанная. Но после сегодняшних событий все резко переменилось.
В походе почти с первого же дня наметились две группы — «утята» и «альбатросы», они даже чуждались друг друга, будто между ними зияла пропасть. Но тогда, в тишине ночи, нарушаемой лишь тихим дыханием Франта-Мышки и еще более тихим шепотом реки, в голову Эмилю пришла ужасная мысль: группа раскололась по его милости. «Альбатросы» отказались взять Эмиля к себе, а «утята» приняли его против воли…
— Франта! — прошептал Эмиль.
Но Франта-Мышка только засопел в ответ. Он крепко спал, а может быть, просто притворялся спящим.
Лагерь у Безымянной реки
1. К лагерю
Утро выдалось ясное, погожее, и от ночных туч не осталось и следа.
Когда девочки умылись, то обнаружилось, что все как одна забыли дома свои зеркальца. Вот потеха! Одна за другой они бросились к реке, потом повертелись перед котелком, стараясь привести в порядок волосы. В конце концов девочки вышли из положения, причесав кое-как друг друга.
Пока долговязая Власта, возвышаясь над Зузкой, заплетала подруге косы, Зузка, подняв вверх руки, завязывала ей золотой шнурок. И только Иване не понадобилась помощь. Она легко встряхнула головой — и тотчас же ее волосы сами собой уложились золотыми волнами, точно солнышко сверкнуло в потоке. Но зато Ивана помогла другим. Она выложила Даше челку на лбу и черные рамочки на ушах. Все получилось отлично, но Даша по привычке недовольно сморщила нос:
— Плохо, у меня какой-то дурацкий вид.
Еще не было и половины шестого, а солнце палило немилосердно. С речной глади поднимались крошечные колечки пара. Когда три лодки отчалили от берега и их носы погрузились в эту пелену тумана, все почувствовали себя как на корабле, скользящем в облаках.
На этот раз Рацек сидел на «Утке», за ней следовала лодка девочек, не имевшая названия, и затем «Альбатрос».
Вскоре утренний туман рассеялся, и река превратилась в зеркало. Вот тут-то сразу дали себя знать жгучие солнечные лучи, струившиеся не только сверху, но и снизу: в зеркальной глади реки сверкало второе ослепительное солнце, рассыпавшееся по волнам. Это было чудесно, но страшно утомительно, и, когда спустя два часа путешественники пристали к берегу, чтобы сварить обед, Магда страдальчески устремила глаза к небу:
— Так рано — и такая жара!
— Это неспроста, — покачал головой Рацек, — я тебе твержу об этом со вчерашнего дня.