Но я родилась в семье военного. Пусть всю жизнь он занимался больше работой дипломатической, но гордость князей Болловских в нашем роду была не последней из достоинств. Никогда, ни при каком случае не уронить честь рода, не опозорить славную фамилию. Я всосала это знание с молоком матери.
К сожалению, при всем своем желании способствовать процветанию мужниного рода, она не смогла подарить отцу наследника. Думаю, это так огорчало бедную мамочку, что она от разочарования не дала мне той необходимой доли материнского внимания, в которой в детстве так нуждалась я. Однако при этом я всегда старалась вести себя так, чтобы ее не разочаровать. Несколько раз удостаивалась похвалы отца и, поскольку для меня это было очень важно, помнила до сих пор все случаи, когда батюшка меня хвалил...
Однако теперь, демонстрируя свою твердость и гордость, я все же понимала, что ни в коем случае нельзя выводить из себя этого разбойника. Может, он только и ждет повода, чтобы на нас наброситься. А мне казалось, что я теперь отвечаю не только за Хелен и Аксинью, но и за Зимина, коего всего лишь отправили со мной найти важное письмо. И за Джима Веллингтона, каковой напросился в гости в мое имение скорее всего из любопытства. Захотел, видите ли, посмотреть, как живут вблизи природы русские дворяне! А может, в самом деле отдохнуть от перенесенных тягот. Хотя я и не представляла, что за тяготы у него могли быть.
Наверное, оба мужчины от души посмеялись бы, услышь мои мысли насчет ответственности за них. Но я была совершенно серьезна и вовсе не переоценивала свои силы. Через четыре месяца мне должно было исполниться шестнадцать лет. Возраст, в котором моя покойная бабка по отцу уже была замужем и носила своего второго ребенка!
Мое спокойствие удивило Осипа. Даже показалось – он взглянул на меня с уважением. Впрочем, меня это нисколько не обрадовало. Почему вообще меня должно интересовать мнение моего крепостного?
– Ну-ка, ребята, уведите этих господ в погреб. Да ведро им оставить не забудьте. Сдается мне, у них животы разболятся от нервов. Мне говорили, у господ этих нервов пруд пруди, не то что у простых крестьян!
Его товарищи тут же бросились к нам и потащили прочь, подталкивая прикладами нарочно замешкавшихся мужчин.
Краем глаза я увидела, как Осип ухватил за руку Аксинью.
– А эту курочку оставь мне.
– Ваше сиятельство! – жалобно пискнула та, словно надеялась, что я смогу вызволить ее из беды.
– Оставьте в покое мою горничную! – сказала я строго.
И как ни странно, Осип меня послушался.
– Ладно, иди! – Он оттолкнул девушку от себя так сильно, что она едва не упала.
Видимо, Джим Веллингтон нарочно выказывал покорность. Он только слушал, что говорил Осип, и спокойно дал себя увести прочь его молодцам. Но когда Осип толкнул Аксинью, он сделал почти неуловимое движение рукой и не только подхватил споткнувшуюся девушку, но и подтянул ее к нам так близко, что она смогла в нашем кругу быстро прийти в себя.
Откуда-то у меня появилось обостренное восприятие происходящего. Я все видела, все замечала, даже то, на что в обычное время просто не обратила бы внимания. Я не только не была ошеломлена или напугана, а словно еще больше сосредоточилась и приготовилась, что в случае чего... Я еще не знала чего, но уже была готова соучаствовать, паче чаяния для этого понадобятся все мои слабые силы.
Нас провели по ступенькам вниз и втолкнули в огромный погреб. Мой отец построил его, чтобы здесь хранить вино, каковое ему доставляли бы из Франции. Свое намерение – насчет вина – ему осуществить так и не удалось. Это сделал невозможным именно французский император.
Меня успокаивало то, что погреб был сухой – отец, кажется, даже приглашал строителя из Петербурга, который исследовал почвы имения, после чего указал место для строительства дома и погреба.
В погребе для чего-то у стен стояли лавки, а на столе имелся небольшой огарок свечи – его при нас зажег один из наших сопроводителей.
Он указал Аксинье на стоявшее поодаль ведро и, гнусно ухмыльнувшись, поднялся по лестнице. Вскоре захлопнувшаяся дверь известила, что мы остались одни, запертые в винном погребе.
– Это называется попали как кур в ощип, – задумчиво пробормотал Зимин.
Хелен, севшая на край лавки, поднесла к лицу платок и стала подвывать. Так, как обычно воют по покойнику.
– Сейчас же прекрати! – по-английски прикрикнул на нее Джим так, что поняли мы все, включая Аксинью. Взглянул на Зимина, чуточку внимательнее – на меня и проговорил уже по-русски: – По-моему, нам нужно решить, как себя вести. Что могут сделать с нами эти разбойники?
– Сдается мне, убивать нас они побоятся, – сказал Зимин.
Хелен громко вздохнула и стала икать. Зимин отцепил от пояса фляжку и протянул ее отчего-то Веллингтону, кивнув на его совсем ослабевшую соотечественницу.
– Думаю, это поможет.
Тот согласно кивнул и без предупреждения поднес ее ко рту Хелен.
– Выпей!
Женщина отхлебнула глоток и закашлялась. Зато перестала икать.
Я опять стала наблюдать за всем нашим обществом как бы со стороны и отметила некоторую медлительность всех его членов. Словно вначале каждый сам для себя решал, что делать, а потом уже собирался выносить на обсуждение.
Итак, нас было четверо – людей, чья судьба зависела от того, найдут ли они выход к спасению и как поведут себя в случае, если опасность станет смертельной.
Я поймала себя на том, что не посчитала Аксинью, но правом голоса ее мы вряд ли наделим, да она к тому и не стремилась.
Поглядев на поникшую Хелен – отчего-то я всегда считала, будто свободные служанки в трудных обстоятельствах всегда сильнее аристократок, – я подумала о том, что надо бы ее уложить спать, если, конечно, в тех огромных грудах вещей, что лежали у дальней стены, мы раздобудем что-нибудь подходящее.
Уныние маминой горничной меня удивляло. Видимо, сказывались прочитанные мной романы, в которых аристократки всегда рисовались с поникшими головами, с печалью в сердце и слезами на глазах. В то время как их простые, но мужественные служанки оставались твердыми как кремень.
Однако мне вовсе не хотелось ни быть, ни выглядеть слабой. Наоборот, я смотрела на наших мужчин, которые выглядели хмурыми и задумчивыми, и мысленно сетовала на то, что перевелись в наше время рыцари, которые не раздумывая бросались на защиту чести женщины. А что имелось в нашем случае? Всеобщее уныние вместо боевого духа и готовности умереть за Прекрасную Даму... Впрочем, Зимин почти так и поступил, но ни к чему это не привело.
Наверное, я судила мужчин слишком строго. Хотела какого-то там рыцарства, в то время как на нас напали числом превосходящим, да и к тому же мы, три женщины, своим присутствием связывали руки мужчинам.
Определив молчание мужчин как уныние, я, видимо, тоже была не права. Они всего лишь оглядывались и оценивали наши шансы.
Словом, я нехотя расставалась с почерпнутыми из книг романтическими образами. Подлинная жизнь рисовала нам совсем другие картины.
– Надо уложить Хелен спать, – сказала я поручику. – Она слишком встревожена – тревога обессиливает, а мы попали в такое положение, когда нашей слабостью могут воспользоваться враги нам же во вред.
Зимин с некоторым удивлением взглянул на меня: кажется, и для него было неожиданностью мое поведение. Получалось, что не он и не Джим первыми начали оценивать обстановку и высказывать предложения, а та, которую поручик считал слишком юной для каких-то продуманных решений.
– А перед тем... – Тут я замялась и покраснела, но все же закончила мысль: – Нужно как-то загородить ведро, которое нам оставили... Мало ли, кто-то захочет... умыться...
Тут я и вовсе смешалась и замолчала, но Зимин спокойно кивнул в ответ на мои слова.
– Свеча у нас всего одна, а надо бы пойти взглянуть, нет ли в той куче чего-нибудь подходящего. Вы, Анна Михайловна, пока посидите с Хелен, успокойте ее. Как женщина умная, вы найдете, какие слова подобрать, а мы с Веллингтоном проведем ревизию.