– Еще бы, сэр, да он просто обожает ремесло трубочиста, – поспешно ответил приходский сторож, исподтишка толкая ногой Оливера, чтобы тот не посмел противоречить.
– Так, стало быть, он хочет быть трубочистом, не правда ли? – переспросил судья.
– Ах, ваша милость, да если его отдать в другое ремесло, он сбежит, непременно сбежит! Этот мальчик просто спит и видит, как бы ему сделаться трубочистом, – уверял Бамбл.
– А это и его будущий хозяин, – сказал старый судья. – Ведь я не ошибаюсь, сэр, вы его будущий хозяин? Вы будете хорошо с ним обращаться, не правда ли? Вы будете хорошо кормить его и заботиться о нем?
– Коли говорю да, так значит да! – грубо ответил трубочист, с досадой сплевывая в сторону.
– Гм! Ваша речь грубовата немного, добрый человек, но я вижу по лицу, что душа у вас прекрасная и вы, вероятно, будете заботиться о бедном сироте, – сказал судья.
Судья был очень стар. Он уже плохо видел и от старости наполовину выжил из ума. Поэтому неудивительно, что он видел совсем не то, что замечали другие.
– Ну, если мальчик сам хочет быть трубочистом, пусть идет в трубочисты, – продолжал судья и, взяв перо и поправляя очки на носу, стал искать глазами чернильницу, чтобы подписать договор.
Это была решающая минута в жизни Оливера. Если бы чернильница стояла на том месте, где искал ее старый судья, он обмакнул бы в нее перо и преспокойно подписал бы условие, по которому Оливер сделался бы на долгие годы учеником Гемфилда.
Но случилось так, что чернильница стояла именно там, где она и должна была стоять, – перед самым носом судьи, а он напрасно блуждал глазами по столу, ища ее где-то на краю стола. И пока старик искал чернильницу, его глаза встретили вдруг лицо Оливера. И столько страха и отчаяния отражалось на этом детском лице, в этих темных, подернутых слезой глазах, что даже старый полуслепой судья заметил это.
Он остановил на ребенке долгий пристальный взгляд, потом перевел его на будущего хозяина мальчика, затем опять посмотрел на ребенка, положил перо на стол и задумался…
Через минуту он опять поднял голову и сказал Оливеру ласковым, тихим голосом:
– Дитя мое…
От этих слов Оливер вздрогнул: никто никогда еще не говорил с ним так ласково, никто никогда не называл его этим нежным словом. Что-то сдавило ребенку горло, он закрыл лицо руками и разрыдался.
– Дитя мое, – ласково продолжал старый судья, – ты бледен, ты испуган. Что с тобой?
– Отойдите от него! – сказал Бамблу другой старик.
Он, должно быть, заметил, что сторож толкает мальчика, и, отложив свою газету, тоже участливо наклонился к Оливеру:
– Что с тобой, бедный мальчик? Не бойся же и говори прямо все, что у тебя на душе. Здесь никто не сделает тебе ничего худого!
Тогда Оливер упал на колени и стал умолять добрых господ, чтобы его лучше опять отправили под замок, морили голодом, били, мучили, только не отдавали этому страшному человеку!
Услышав это, судья всполошился, покраснел и наотрез отказался подписать условие с трубочистом.
– Отведите ребенка назад, да обращайтесь с ним получше! Он, кажется, очень в этом нуждается, – сказал он.
Это были последние слова старого судьи, которые слышал Оливер, в слезах выходя из его дома.
На следующее утро на дверях приюта снова появилось объявление, в котором обещалось приличное вознаграждение всякому, кто возьмет к себе в ученики мальчика по имени Оливер Твист.
Глава VI
Оливер становится учеником гробовщика
Через несколько дней в приют зашел гробовщик Сауэрберри. Он хотел взять к себе Оливера на пробу и обещал оставить его у себя учеником, если мальчик окажется смышленым.
В приюте хорошо знали Сауэрберри, потому что он был всегдашним поставщиком гробов во все приходские приюты и заведовал всеми приходскими похоронами. Поэтому Оливера со сторожем Бамблом отправили к нему тем же вечером.
И они снова шли вместе по городским улицам, как и в тот раз, когда Оливер уходил от старухи Менн. Как и тогда, сторож Бамбл важно шагал впереди, словно не замечая, что мальчик совсем выбивается из сил и бежит вприпрыжку, чтобы не отстать от него.
Был холодный ветреный день. Оливер очень озяб, его руки покраснели, глаза слезились, волосы растрепались. Ледяной ветер забирался мальчику в рукава, за воротник, мешал ему идти. От его порывов фалды длиннополого сюртука мистера Бамбла раздувались и били мальчика по лицу.
Ребенок еле шел, спотыкаясь на каждом шагу, поминутно поправляя валившуюся с головы шапку, и просто выбился из сил, когда сторож соблаговолил наконец взглянуть на него.