– Ну вы даете! – не унимался Ромик, вытирая слезы, стараясь не смотреть в мою сторону. – Ну вы даете, чесслово?! И все это, значит, сказки, что научите магии своей!
– Не сказки, – серьезно отвечал старик, усаживая Ромика и меня за стол и разливая обещанный чай. – Научим. Непременно. Только вы ж сначала отдохните, в себя придите: вон твоя невеста совсем устала, голос боится подать… – он повернулся ко мне и со всей любезностью, по крайней мере внешней, сказал. – Ничего не бойтесь, Белла, никакого зла здесь нету. Мы – поселение Ивачковских старообрядцев, живем на этой земле издревле. Живем уединенно, но не закрыто. Вы видите, – он указал на обстановку, – цивилизации не чураемся. Но берем от нее лучшее. Кому хочется, всех приглашаем к нам в гости. Но в целях безопасности, о которой я потом расскажу, сажаем гостей на двухнедельный карантин. Это традиция. И традиции надо беречь от влияний, которые иногда бывают не совсем дружелюбные. Вы поймете. Вы все поймете.
Я молчала, не зная, что добавить к этому гостеприимному вступлению, которое было вполне логичным и объясняло все. И так как пауза затягивалась, просто поинтересовалась, чтоб разрядить обстановку:
– А вас и в самом деле Кастанеда зовут?
– Да нет, это Рамушка меня так обозвал, а мне понравилось, откликаюсь, чтоб ему приятное сделать. Хотя я знаком с творчеством этого автора, большого выдумщика и философа. Писал о том, что видел. Как умел. Это правильно. А так меня Егором Иванычем зовут. А вашего жениха мы меж собой Рамушкой стали звать, в честь древнего героя, не раз спасавшего русскую землю от беды.
– Да, это из индийского эпоса. Рама из космоса спас земную Ситу, и они породили новый мир, – добавила я, вспомнив о своих балийских изысканиях в истории и мифах. – А вы с поселением простите… – посмотрела я в окно, откуда красиво смотрелась дымящаяся трубами деревенька на другом холме от реки, – относитесь к каким-то особым верованиям? Старообрядцы, вы сказали? Это как язычники? – и я опять посмотрела в окно, пытясь за снежной шапкой, укрывавшей поля и саму деревеньку, рассмотреть, не топорщатся ли там деревяные идолы или еще какие-то сектантские приметы.
– Мы не секта… – он налил чай и себе и присел за стол, приятно причмокивая, подавая пример начинать пить. Мы тоже взялись за душистый чай, оказавшийся с чабрецом. Мне вдруг вспомнилась Раиса, так любящая чабрец, и мистические приключения на Красной площади, которые здесь почему-то казались какими-то далекими, будто происходившими на другой планете. – Хотя с точки зрения смысла этого слова все общества с особой организацией и идеологией, безусловно, сектами назвать можно.
Я слегка подавилась чаем, почему-то в голове пронеслись картинки из новостей или фильмов ужасов, хотя я уже давно не смотрела всю эту чушь, как какая-нибудь злоумышленническая секта исключительно с кровожадными намерениями приглашает к себе в гости наивных туристов… например, таких, как мы. Я взглянула на Рому и похолодела от картинок расчлененки, тут же вспыхнувших в памяти, воспитанной на голливудских триллерах и блокбастерах.
Рома ответил теплой ухмылкой, которая говорила «Успокойся, все оки-чмоки». Его любимая фраза, ставшая таковой за два дня.
– А язычники, – продолжал Егор Иванович, – это понятие не связано с религией. Ошибочно этим словом называют всех правоверных. А на самом деле, в момент великого раскола, когда начались гонения на всех верующих, чарующих, ведующих и знающих, часть из них, поддавшись на обман, перешла с интеллектуального языка на обычный, разговорный, желая обучить безграмотных знаниям, ибо те языка сердца не ведали, а только мололи им почем зря. Их, поверивших чужеродцам, и стали язычниками называть. Горькая расплата за благородство. Ходили в народ, разговаривали, обучали, разъясняли. Кого-то даже удалось вразумить, но большинство одичавших так и осталось дикой массой. И во времена смуты всех славных, правоверных, кристиан, христиан и прочих под одну гребенку стали чесать, обозвав язычниками, то есть переводчиками божественного языка на человеческий, мясной.