И мое желание сбылось, причем сбывалось и сбывалось еще недели две в нашем милом домике с теплой кроватью, в который нас посадили, будто на карантин.
Мы добрались-таки до деревеньки, утопающей в заснеженных огородах и дымящей парой-тройкой десятков труб морозным сереньким дымком, уходящим в яркое голубое небо, на которое невозможно было насмотреться. Однако когда мы добрались до долгожданной цивилизации, нас повели совершенно в другую сторону – к одному отдельно стоящему домику, кстати, вполне современному двухэтажному срубу с видовым окном на местные сибирские красоты с деревенькой и дымком, потерянные где-то, где не проходят даже вездеходы. Я вспомнила рассказ Ромика, как его поселили отдельно от всей деревни. Видимо, и здесь продолжается та же традиция.
Ромик присвистнул:
– А что ж вы меня в лачуге какой-то держали? Когда тут такой люкс имеется? – спросил он предсвадебников, и те ухмыльнулись, но ничего не ответили. Видимо, ответы находились не в их компетенции. – Е-мое, тут и стеклопакет есть и электричество! Небось, и микроволновка установлена? А я квашню вашу ел две недели! Ну вы даете! – смеялся мой жених, прозревая насчет традиций.
Я лишь недоуменно пожимала плечами.
– А где дед? Где Кастанеда? – спросил Ромик, снимая лыжи и передавая их предсвадебнику.
– Деда Егор Иваныч ждет внутри, – ответил один из парней, посмеиваясь над прозвищем.
– Ну здравствуй, Рамушка, – и тут, будто услышав, из дверей вышел моложавый дедушка, у которого от дедушки были только белоснежно-седые волосы, похожие на снег вокруг, и такая же симпатичная до груди борода. Лицо же светилось чистым и открытым благородством, будто он сошел с римских гравюр. Я аж засмотрелась на этот профиль Кесаря, которым могли бы похвастаться античные скульптуры музея истории Рима, скажем.
Меня тут же стало разбирать любопытство, сколько же Кастанеде-Гаю Юлию лет и женат ли он?! Или тоже предсвадебник?!
– Кастанеда! – восклинул Ромик и бросился к деду в объятия. Это была трогательная картина. Конечно, я совсем не знала своего жениха, насколько тот бывает эмоциональным и дружелюбным и нежным к другим, но только по одним этим объятиям, из которых римский дедушка долго не выпускался, становилось понятно, как сильно нравится ему седой Кесарь в льняной рубашке.
Когда дружеские крепкие объятия разомкнулись, Ромик указал широкой рукой на меня:
– Привез свое сокровище. Как и было велено.
– Молодец! Нашел! Привез! – подтвердил дед и улыбнулся мне своей музейной белоснежной улыбкой ровных один к одному зубов. – Ну что давай обнимемся что ли, Белла Шапкина? – сказал он и пошел на меня с широко расставленными руками.
И тут меня пробрал мороз по коже, я остолбенела, ошарашенно взглянув на Ромика, который тоже изумленно застыл на месте. Ведь он не звонил в дороге, это знала я, находившаяся всегда рядом, и это знал он сам, узнавший мое имя, а точнее даже псевдоним, всего лишь два дня назад.
Я откликнулась на объятия белобородого Кастанеды, которые были очень теплыми и трогательными, будто мы знакомы целую вечность и целую вечность он скучал по мне. К слову скажу, объятия слегка расслабили мою напрягшуюся психику: от римско-сибирского дедули так вкусно пахло теплотой и чистотой с легким ароматом земляничного мыла, что это вселяло доверие. От плохого человека так пахнуть не могло.
Но все-таки, откуда он узнал про Беллу Шапкину?! Ведь сама Рая мне подарила свою фамилию всего-то два дня назад!
– Все потом расскажу, не морщитесь, заходите, – будто услышав мои мысли, сказал Кастанеда. – Небось, устали и примерзли в дороге. Баньку мы, к сожалению, предложить не сможем, не успели отстроить в срок. А вот горячую душистую ванну с облепиховым чайком моей чаровницы-женушки сможем, – кивнул он мне, помогая снять плотный комбинезон и сапоги. – И хотя банька всему голова, а ванна – никчемное баловство, все же вода помогает снять напряжение.
– Да и ты котом хитрым не смотри, – бросил он Ромику, который ухмылялся всему, что попадалось на глаза: кожаным диванам, встроенной кухне, хрустальной люстре и всяческим электрическим приспособлениям, обычным для жизни в городе…
– А меня, значит, кормили квашней и заставляли воду из колодца таскать по пять раз на дню… – он хохотал и изумленно мотал головой, не зная радоваться или ругаться такому разному гостеприимству. – Ну театр! Ну цирк! И главное, зачем все? – его взгляд опустился с хрустальной люстры на белобородого ухмыляющегося деда.
– Плацебо! – вскинул палец вверх Егор Иваныч, а потом стукнул двумя здоровыми ладонями себя по коленкам и расхохотался от души. За ним так же стали подхихикивать ребята сзади, и мой жених, у которого вскоре полились слезы из глаз, судя по всему от воспоминаний об измывательствах с капустой и прочими деревенскими штучками. – Ну ведь помогло, Рамушка! Ты ж приехал – на тебе лица не было. Смысла в жизни утерял по заграницам да по девкам лазаюче, всяку дрянь нюхая и здоровье гробля. – Я скептически поглядела на жениха, упустившего из своего складного рассказа в ресторане эти подробности. – А теперь глянь сам: глаза вылечились, а за ними и мозги подоспели, как пироги. Ты ж пышешь, как печка в баньке. С долгами рассчитался. Любовь свою нашел. Сюда вот на ПМЖ приехал. Это ли не чудо? А всего-то надо было тебя на диету капустную посадить и к природе в объятия вернуть. Делов-то?!