– Да как же не звать? Прекрати, Том, у меня прямо мороз по коже. И давно это с тобой?
– Уже несколько часов. О-о! Не ворочайся так, Сид, ты меня прикончишь.
– Том, чего ж ты раньше меня не разбудил? Ой, ну перестань! Просто сил нет это слышать. Том, да что с тобой творится?
– Я все тебе прощаю, Сид… О-о-х-х!.. Все зло, которое ты мне причинил. Когда я умру…
– Ой, Том, но ты же не умираешь? Не надо, Том, ну перестань ради Бога! Может, еще…
– Я всех прощаю, Сид… О-о-х-х!.. Так и скажи им, Сид. А еще – отдай мою оконную раму и одноглазого котенка той новой девочке, что недавно приехала, и передай ей…
Не дослушав последней воли Тома, Сид сгреб в охапку свою одежду и исчез. Теперь Том и в самом деле страдал, до того разыгралось его воображение, поэтому и стоны звучали вполне естественно.
Сид скатился по лестнице с воплем:
– Тетя Полли, бегите скорее! Том умирает!
– Умирает?
– Да, тетя! Да что же вы стоите – бегите быстрей!
– Чепуха! Ни за что не поверю!
И тем не менее она вихрем понеслась наверх, а следом Сид и Мэри. Лицо у тети Полли побелело, губы дрожали. Бросившись к постели и едва переводя дух, она с трудом вымолвила:
– Ну, Том, Том! Что с тобой случилось?
– Ох, тетушка, я… мне…
– Что такое, Том, что случилось, мой мальчик?
– Ох, тетушка, у меня на пальце… гангрена!
Тетя Полли рухнула на стул и сначала засмеялась, затем расплакалась, а потом и то и другое вместе. Когда силы вернулись к ней, она проговорила:
– Том, ну что ты со мной делаешь! Прекрати эти глупости и немедленно вставай.
Стоны оборвались, и боль в пальце тотчас отступила. Чувствуя себя довольно глупо, Том сказал:
– Тетушка, мне и в самом деле показалось, что это гангрена. Было так больно, что я начисто забыл про свой зуб.
– Вот как! А что там с зубом?
– Шатается и болит, да так, что просто сил нет.
– Только не вздумай опять стонать. Открой рот! Ну да, и в самом деле шатается, только никто от этого еще не умирал. Мэри, подай мне шелковую нитку и горящую головню из кухни.
Том засуетился:
– Ой, тетушка, только не нужно его дергать. Пожалуй, все уже прошло. Теперь он совсем не болит – вот помереть мне на этом месте, ни капельки не болит! Ну, пожалуйста, не надо! Я же все равно пойду в школу!
– Все равно пойдешь? Так вот оно что! Ты все это затеял, только чтобы не ходить в школу, а вместо того податься на реку? Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими выходками!
Орудия уже были наготове. Завязав на шелковой нитке петельку, тетя Полли накинула ее на шатающийся зуб, а другой конец нитки привязала к кровати. А затем, схватив тлеющую головню, ткнула ею чуть ли не в самое лицо мальчику. Том отшатнулся, зуб выскочил и повис на ниточке.
Но за всякое испытание, как известно, полагается награда. Когда Том после завтрака шел в школу, ему завидовали все встречные мальчишки, потому что в верхнем ряду зубов у него теперь зияла изрядная дыра, через которую можно было великолепно плевать совершенно новым способом. За Томом вился хвост любопытных, интересовавшихся этим открытием, а мальчик с порезанным пальцем, до того бывший предметом зависти и поклонения, прозябал в тени Томовой славы. Чтобы скрыть свое огорчение, он пренебрежительно заметил, что не видит ничего особенного в том, чтобы плеваться, как Том Сойер, на что другой мальчик резонно возразил: «Зелен виноград!», – и развенчанному герою пришлось со стыдом убраться прочь.
По пути Том повстречал Гекльберри Финна, сына первого городского пьяницы и тоже в своем роде изгоя. Все городские мамаши от души ненавидели Финна за то, что он был лентяй, озорник и не считался ни с какими правилами, а также за то, что их дети восхищались Геком и стремились ему подражать. Том, как и все прочие мальчики из «почтенных» семей, завидовал положению юного отщепенца, с которым ему строжайше запрещалось водиться. Как раз поэтому он и пользовался любым подходящим случаем, чтобы повидаться с Геком. Финн был вечно одет в обноски с чужого плеча, покрытые пятнами и до того изодранные, что лохмотья реяли по ветру. Вместо шляпы он носил какую-то рвань, от полей которой был откромсан здоровенный кусок фетра в виде полумесяца; чей-то старый сюртук, когда Гек соблаговолял его надеть, доходил ему до пяток, причем задние пуговицы располагались много ниже спины; штаны держались на одной лямке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины волочились в пыли, если Гек не подворачивал их до колен.
Гекльберри делал все, что хотел, не нуждаясь ни в чьем разрешении. В сухую погоду он ночевал на досках первого попавшегося крыльца, а если шел дождь – в пустой бочке. Его никто не заставлял ходить ни в школу, ни в церковь. Захочется ему – пойдет ловить рыбу или купаться и проторчит на реке сколько вздумается. Никто не запрещал ему драться; ему можно было разгуливать по городу до поздней ночи; весной он первым выходил на улицу босиком и последним обувался осенью; ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое; и по части ругани он тоже был мастер. Иначе говоря, у этого нищего оборванца было все, что придает жизни смысл. С этим согласились бы все задерганные родителями мальчишки в Сент-Питерсберге.