Но и из полного военного ответа приметы незабвенного искомого едва ли вытекали.
Тогда без лишнего труда посчитали, что на войне потеряли не полковника, и написали бывшей жене покойника.
Письмо от нее само говорило, что исходило не из штаба, а мило голосила свое — баба:
«Как ушел родимый на большую дорогу, мрак, вестимо, тяжел. Тоскую понемногу. Видала в кустах прах. Инициала не разобрала. Страх! Упала моя вечерняя заря! Не стало соловья. Под одеялом — черви и я. Зря не иду замуж. Куда уж! На беду? Опасно! Так — согласна, а в брак — никак. Убьют дорогого снова, пойду на дорогу и тут — сама найду ногу. Сойду с ума: чья? Не моя? Тяжко. Так что не ищите гада, не надо мне новых приключений. Во сне не сплю — в корыте тлю топлю. И прощений бестолковых не просите. Не люблю.»
Затем обратили усилия на больницы.
Звонили с поклоном по всем телефонам — вереницей.
Рассудили, что и там может случиться и негожее, как неухоженная кошка, и неуклюжий срам, и оплошка.
Обнаружат с порога изжогу, а не уследят и дадут яд. Поднесут к губам ложку, а поймут, что — худ, без морок нальют пузырек. То укол в живого производит околелого, а от мази у больного вылазят кишки, то положат на стол целого, а уберут на колоде куски.
Врач лечит да в могилу мечет: и не горяч, а не глядя покалечит, и не кастетом, и не локтем, а надсадит стилетом, как кречет ногтем и — изувечит.
Из больниц отвечали — по-разному.
То снимали вину с лиц — по-безобразному:
— К чему, — рычали, — помяну мать, ему помирать, такому грязному, ни с того, ни с сего, от глаукомы? Взят из палат для исхода полгода назад!
То излучали печали:
— А вино под рукой? Без дураков. Давно окоченел ваш лихой в кровати. Таков наш удел. Забирайте.
На зов прибежали — в сердце гвоздь и перца гроздь.
А он, родимый — зримый поклон и улыбка. И плачет — рекой! Значит — ошибка: живой!
Но проверили по документу — растерянно попеняли:
— Не тот. Не из лихих.
А узнали, что этот своих ждет с год (отправляли на перевод и потеряли) — передали о том родным.
Те в простоте бегом — за ним! К живому и немытому примчались с корытом и рукомойником!
Ан повстречаться домочадцам довелось — с покойником.
Не успели. И в теле не поглядели: от него всего и осталась малость — не кость и не мразь, а горсть и грязь.
— Пустяк! — утешали врачи-молодцы, как ключи к морали подбирали мудрецы. — Правда — что дышло для конокрада: нужна для поворота. Зато бравада — она что сдоба для живоглота: чтобы не вышла хвороба или икота. Мы — не отроки, а умы постарше. А ваши обмороки на месте от наших известий — не беда, а ерунда: смех навзрыд. Кому жить невмочь, тому, ведь, не помочь. Всех победит ночь.
И за литром спирта циклами хихикали в пуп, галстук и к халату в пройму:
— Ребята! А Труп — хитрый: остался не пойман!
Где еще мертвеца искать?
Везде — горячо, а на ловца не спешит вылезать.
Осторожный! Или укрыт надежно!
А может, загадали, тело согрела кровать?
— Кровать, — подсказали, — для мертвеца — что стать для юнца и печать для дельца!
Не стали ждать и побежали проверять.
Призвали к морали в затеях и посмотрели в постелях.
Там, рассудили, уют для гнили, а мрут что ни час, как мухи: у старухи — ишиас, у молодухи — рак, и всяк люд худ, коли пьет по ночам от боли и забот денатурат и касторку — то инфаркт, то закупорка вен, то лежа угорят, то рот прижмет подушка, и не поможет ни рентген, ни корвалол, ни укол в зад, ни крапива, ни кружка пива.
Вначале прочесали старух.
Но — ни в какую: впустую выпускали в окно пух.
Застали двух или трех с мертвецом в покрывале:
— Ох! — вздыхали бабки при том. — Какие шутки? Спим с ним в тряпке вторые сутки!
Оберегали своего, но — не того, кого искали.
Потом навещали молодух.
Попадали — на шлюх.
Одна сказала, что не жена, а мертвец в кровати — не приятель, а поп. Другая, рыдая, простонала, что усоп под одеялом нечестный подлец из разбойников. Третья зазывала от дверей к покойнику: «Скорей! Известный головорез, пугая плетью, залез!» А четвертую клушу с мертвой тушей в простыне из плюша на спине поймали под окном: в чужом душе.
Остальные показали на койке кой-какие иные обильные детали для могильной помойки.
Но нужного — не обнаружили.
В печальном отчаянии кредиторы полковника посулили населению горы изобилия и премию за покойника.
И вдруг быстро и без потуг преуспели.
Хотя вскоре не шутя пожалели об этом нечистом деле.
Известия о месте лежки мертвеца полетели по стежкам-дорожкам в несметном задоре без конца.
Из-за каждого угла и куста присылали и тела, и петиции, и новейшие счета на дальнейшие экспедиции.
Отряд отважных ловцов рос без помех и преград.
И всерьез подозревали всех мертвецов подряд.
Доставали их даже из сажи, мимоз и экскрементов.
Не забывали и своих конкурентов: в доказательство их обманов обещали ручательство ветеранов и воз документов.
Передавали и подробности о беглеце: о морали, злобности и лице.
Уверяли, что пропал и генерал, и адмирал, и рядовой, и ездовой, что влип гражданский и хулиганский тип, что погиб с чахоткой и чесоткой, сожрал отравленный гриб, упал с перерезанной глоткой, придавленный лодкой, растерзанный плеткой, обезглавленный сковородкой, прибитый одежной щеткой, залитый таежной водкой.
Чтобы их находку взяли для пробы, украдкой предлагали подарки и взятки, наливали для сыскных чарки, танцевали вприсядку с ищейками, накрывали на столы блины с икрой, пихали из-под полы штаны с модными наклейками, подавали быстроходные машины и рисовали антикварные картины, завлекали на товарные склады и игрой в рулетку, а для услады угощали не конфеткой, а девицей: едва ли из-за границы, но убеждали, что сгодится — не королевка, не гейша, но милейшая и для отпада — девка что надо!
Желая отличиться, даже убийцы образовали из-за пая свой клуб. Вставали стеной и в раже кричали:
— Труп — мой!
Объясняли:
— Сидим из-за помойной шалавы — срам! Хотим достойной славы! И по другим статьям!
Страсть уголовника — отважная, и не малость — не долька. Но у покойника оказалось не только много тел, но и каждая его часть разбежалась, как колчан стрел, орда и дорога из ничего в никуда. Останки выскочили, как метан из-под земли и рубли из банка: тысячами голов и шей, костей и кистей, ушей и почек — улов без одиночек! Не герой из-под кустов, а рой кусков! И как разобрать такой кавардак?
Но отовсюду — предлагали и утверждали, что на материале — печать причуды вояк.
А когда откопали половой член и зашептали, что ерунда — от самого, сотни женщин, не меньше, завизжали:
— Его!
А сводни залепетали, что с ним бы не пропали.
И уличали повесу по изгибу вен, либо по длине, толщине и весу.
Отмечали, что и крен наружный — под нужным углом:
— Не хрен, а лом!
Подгоняли бедствие под неприличный синдром и явно толкали следствие в бесславный публичный дом.
А едва показали образец на экране и подверстали в газетах, нашли других, и не два, а кучку. И заранее бормотали о других предметах, как кобели узнавали вдали сучку. Объясняли и район, и наклон: куда и как удалец-мастак направлял штучку.
Наконец под светом прочитали татуировку с приветом подруге за сноровку, услуги и счастье. И — напоминали, что ждали от суда наследства, которое матерый генерал оставлял за соседство и накал страсти.
Но сторонники проказ даже на показ интимных трасс получали рутинный отказ.
Озорник со стажем проник в сердца масс, но его поклонники не доказали, что детали — от того беглеца, а всевозможные покойники — не подложные: от начала и лица до кала и конца.
Да и методы собирателей напугали искателей.