— Итак, — подводит он итог, — несмотря на то, что ваш случай представлялся весьма серьезным, поскольку в конце концов вы стреляли в итальянских солдат…
— Простите, — возражаю я, — первый выстрел был сделан в воздух для того, чтобы напугать туземца, даже отдаленно не похожего на солдата…
— Да, да, конечно, и его превосходительству господину губернатору это известно. Ничто не заставляет усомниться в вашей искренности… Однако если бы эта история дошла до сведения министра в Риме, то наше правительство могло бы оказаться вынужденным принять в отношении вас меры, суровость или даже несправедливость которых были бы оправданы нынешним военным положением. Поэтому его превосходительство счел необходимым не придавать никакого значения вашему письму, при условии, что вы со своей стороны не будете разглашать эти факты…
— Будьте покойны, сударь, я предвидел желание губернатора и прибыл в Массауа только для того, чтобы заверить его в соблюдении тайны относительно происшествия, вызванного нерадивостью и недисциплинированностью одного из его подчиненных…
— Это прежде всего в ваших интересах, — прибавляет комиссарио, скрепляя наш щекотливый разговор печатью угрозы.
— Скорее в «наших» интересах, если вам угодно, — поправляю я его с улыбкой, — и я остаюсь вашим покорным слугой. Передайте это господину губернатору с заверением в моих лучших чувствах к прекрасной Италии, нашей латинской сестре… и т. д.
Обменявшись улыбками и комплиментами в духе официальных речей, мы расходимся растроганные, охваченные самыми сердечными и пылкими чувствами, которые обе наши страны, как известно, всегда питали друг к другу.
У меня еще остается время перед обедом навестить Тернеля, прибывшего этим утром.
Поднявшись на борт парохода, я спрашиваю у всех подряд, где мне найти капитана Тернеля. Официанты в белых перчатках и дипломатичный метрдотель тщетно пытаются его разыскать, хотя он явно на борту… Наконец китайский бой, к которому обратились в последнюю очередь, морщит лоб с двусмысленным смешком:
— Господин и госпожа, обе запереться ванная уже час.
Метрдотель воздевает глаза к небу с сокрушенным видом.
Я посылаю осведомленного боя предупредить молодую чету через дверь, что «господин француз» ждет их в курительной комнате.
В конце концов появляется Тернель в сопровождении дамы, смущенный тем, что заставил меня столько ждать. Он пускается в разъяснения по поводу затянувшегося купания с наивной откровенностью лицеиста, не оставляющей ни малейшего сомнения в характере данной процедуры.
Дама жеманничает, краснеет и толкает его в бок со словами:
— О, Эдуард! Прекрати!..
Любовная сцена того и гляди повторится в курилке, но появление очень важного бармена пресекает эту попытку.
— Коктейль? — предлагает Тернель.
— Нет, спасибо, это слишком по-американски, я предпочитаю портвейн.
Усевшись напротив меня в позе, располагающей к откровенной беседе, он говорит:
— Я понял, что вы меня не признали, когда я поздоровался с вами утром. Вы, конечно, и думать не думали, что встретите меня здесь. А я все время думал о вас, и что-то подсказывало мне, что рано или поздно нас снова сведет судьба. Ах, этот проклятый Монфрейд, как ему везет…
И Тернель фамильярно хлопает меня по плечу. За три минуты мы снова становимся старыми товарищами, близкими друзьями.
— Да, — продолжает он, — да, старик, вам чертовски везет… Вы поражены? Ну что ж, сейчас вы все поймете. Уже давно я искал встречи с вами и пытался хоть что-то о вас разузнать. Я спрашивал о вас недавно у Бесса, когда был в Адене, но он заявил мне весьма сухим и высокомерным тоном, пожимая плечами, что вы его больше не интересуете. Вы что, поссорились?
— Да нет, дело не в этом, странно, что вы до сих пор не знаете Бесса. Просто я завершил цикл, характерный для всех дружеских привязанностей господина Бесса: сначала вы — его закадычный друг, затем — соратник и в конце концов становитесь для него пустым местом, только и всего… А вы, что вы делаете на этом пароходе? Значит, вы покинули Индию? И почему наша встреча, не говоря об удовольствии видеть вас снова, принесет мне неожиданную удачу?
— Все очень просто, я только что провернул замечательное дельце. Никто еще об этом не знает, но вы — мой друг, и я могу вам довериться… — Подозрительно оглядев пустую комнату, он продолжает — Давайте выйдем на палубу. В этих курилках странная акустика, здесь надо быть начеку. Как-то раз я услышал разговор, который велся шепотом, причем не упустил из него ни одного слова…
— Должно быть, у вас очень тонкий и… натренированный слух. Конечно, было бы неприятно, если кто-то последовал бы вашему примеру. Вы правы, следует опасаться любопытных и нескромных людей.
Он смеется, как будто я сказал ему комплимент.
Мы выходим на кормовую палубу, и, хотя здесь никого нет, Тернель говорит шепотом:
— Я бросил свою мореходную компанию, чтобы провернуть, как я уже сказал, серьезное дело; я создал с несколькими приятелями свою фирму. Да будет вам известно, в Индии ведется баснословная торговля неким местным продуктом, но до сих пор никто не додумался распространить ее на другие страны. Мы отправляемся за счастьем за три-девять земель, а состояние лежит у нас под рукой, на лотке уличного торговца.
Что хочет сказать проклятый креол? Неужели ему пришла в голову та же мысль, которой поделился со мной Ставро? Я решил прояснить этот деликатный вопрос и, возможно, извлечь выгоду, но теперь можно все испортить своим вмешательством. У меня выступает холодный пот от волнения.
— Но что это за местный продукт, что употребляют, судя по вашим словам, простые люди?
— О! Вы ни за что не догадаетесь…
— Конечно, нет, — отвечаю я раздраженно. — Я совсем не знаю Индию.
— Что ж, так и быть, я вам скажу: это молоко кокосового ореха!
Я не верю своим ушам.
— Да-да, кокосового ореха, — повторяет он. — На улицах Бомбея его продают как прохладительный напиток. Торговец срезает одним махом верхушку ореха, и вы пьете молоко — игристый, освежающий, изысканный напиток. У меня родилась гениальная мысль — ввести такую же моду в Париже. Представьте, какой успех это будет иметь на бульварах и в парках отдыха… Вообразите кокетливо разукрашенные лотки с орнаментом в виде листьев кокосовой пальмы, торговцев, одетых, разумеется, на индийский лад… Если продавать орехи по одному франку за штуку, будет оставаться десять сантимов чистой прибыли, а в Париже можно продать за день десять тысяч орехов. Тысяча франков ежедневной выручки, это великолепно!.. Прибавьте к этому другие французские города, и тогда…
Тернель уже жонглирует миллионами, и вся Европа умещается в скорлупе ореха! Я спрашиваю себя, не смеется ли надо мной новоиспеченный кокосовый король и не задался ли он целью сбить меня с толку своей нелепой затеей. Может быть, за ней таится нечто более важное? Но он не думает шутить.
— Акции упрочат наше дело, — продолжает он, довольный моим изумленным видом, который он принимает за восхищение. — О! нам нужно для начала всего-навсего сто пятьдесят тысяч франков. Я придумал для нашей фирмы очень простое название, оно говорит само за себя: «Кокосовый орех».
Я испытываю облегчение после пережитого волнения, и это помогает мне удержаться от смеха. Этот человек — типичный креол, наивный как ребенок; он видит вещи такими, какими рисует их его воображение, и ведет дела, как младенец, подражающий взрослым. Люди такого сорта становятся циничными, аморальными и опасными с удручающей легкостью, и Тернель впоследствии подтвердил мое предположение. Возможно, в этом повинна примесь негритянской крови — крови рабов, переходящей из поколения в поколение…
Уполномоченный фирмы «Кокосовый орех» еще долго распространяется на эту тему, прежде чем предложить мне вложить деньги в акции.
Я отвечаю уклончиво, чтобы не отнимать у него надежды, и после серии вступлений и переходов наконец задаю волнующий меня вопрос:
— Не знаете ли вы, что курят индийцы и что за продукт раздают каждую неделю сипаям индийской армии, подобно тому, как нашим солдатам дают табак?