— С драконом у меня разговор будет недолгий. Я крикну: «Ответь мне, дракон, нет или да?» Эхо ответит: «Да-а», — вот и всё. Даже возвращаться, докладывать боярину не надо: соглядатаи Прорицателя всё равно раньше моего прибегут. Так что я оттуда сразу же отправлюсь за кореньями. Прихвачу с собой Двухбородого и Козла — вместе-то больше наберём. Маловато осталось их в наших лесах, кореньев этих, — дикие кабаны выкапывают.
— Да-а… — вздохнул Сабота. — Если не хватит кореньев, красавице Джонде несдобровать…
— Никак, приглянулась она тебе? — Панакуди, скинув овчину, заглянул юноше в глаза. — Нет! — поправился он, вглядевшись пристальней. — Ты любишь её! Давно?
— Не помню… — смущённо пробормотал Сабота и хотел снова спрятать голову под овчину, но Панакуди отшвырнул шкуру на пол.
— Тебе сколько лет от роду, а? Не сто шестьдесят небось, как мне! Не помнит! А вот я всех помню! И Леку, и Чубру, и Комну, Войку, Делебону, Чецу — всех до единой! Эх, ты!.. Чуть не вчера дело было, а он уже забыл!
— Не вчера, дедушка. Прошлым летом… Девушки собирали бруснику на Медвежьей поляне, и я сквозь ветки увидал её…
— А не догадался, умная голова, горсть ягод у неё попросить?
— Юноша не должен подходить к девушке, пока у него усы не выросли!.. Ведь так ведётся испокон веку? А то бы я обязательно подошёл… — Сабота смущённо потупился, у него покраснели даже уши…
— Почему ж ты мне ничего не сказал, сынок! — заахал Панакуди. — У меня ведь мазь есть такая, что у тебя за сутки длиннющие усы вырастут!.. Я ведь и Козлу усы сделал — прежние у него на пожаре спалило. И Двухбородый мне по гроб благодарен, вон у него какая бородища отросла от моей мази. Ко мне за усами знаешь откуда народ приходил? Один раз из самой Глиганицы боярский сын прискакал и не медяшками какими-нибудь заплатил, а золотом! Три золотые монеты подарил! Ну уж и я расстарался — усы сотворил ему густые, русые, закрученные кверху, прямо как бараньи рога. А тебе какие надобны, говори!
— Если сейчас смазать, когда они вырастут? — робко спросил Сабота.
— К завтрашнему утру. Когда солнце выглянет из-за гор, у тебя уже будут усы.
— Тогда мажь, дедушка! — обрадовался Сабота. — Очень мне они пригодятся… Только пускай длинные будут, чтоб зимой вокруг шеи обматывать — для тепла… И голову чтоб, если понадобится, укутать можно было…
— Сейчас, сейчас! — Панакуди принёс бутылочную тыкву, где у него хранился жир какого-то неведомого зверя. — Будут тебе такие усы, какие ты хочешь. Но имей в виду: иной раз усы — помеха. Когда кашу ешь или молоко пьёшь. Так что особенно густые ни к чему.
— Не беда, дедушка! Молоко я через соломинку пить буду.
— Надо же! — изумился Панакуди. — Сто сорок два года ношу усы и бороду и не догадался молоко через соломинку пить, а юнец зелёный догадался! Одно могу сказать: далеко ты пойдёшь, сынок. Приложить к такой умной голове усы да бороду — и тебе прямая дорога в Главные Советники. Само собой, если ты не станешь этим остолопам боярам говорить того, что на самом деле думаешь! — Мазнув Саботу в последний раз волшебной мазью, он добавил: — Носи, сынок, усы, носи и радуйся! И да порадуется вместе с тобою красавица с золотыми косами!
— Большое тебе спасибо, дедушка! — горячо поблагодарил старика Сабота. — А теперь иди, а я останусь, поточу свой меч.
— Целую торбу кореньев притащу, а дальше — тебе, сынок, действовать, спасать нас от гибели. — Панакуди махнул на прощанье рукой и скорым шагом вышел из дому.
Глава тринадцатая Меч Саботы
Когда дверь за дедом Панакуди закрылась — если можно назвать дверью скреплённые вместе жерди, — Сабота, вместо того чтобы точить меч, выбрал овчину почище, лёг на спину и задумчиво уставился в потолок. Ничего интересного в этом потолке не было, но, лёжа на спине и глядя в потолок или в небо, Саботе лучше думалось.
А думал он о том, как проникнуть к потайной преграде и как спастись потом от буйного потока, который хлынет в крепость. Хотя мужчины в Петухах и любили похваляться силой своих мечей, тут меч будет бессилен. Даже если Сабота каким-то чудом сумеет пробраться в боярскую крепость, то против его меча поднимутся триста мечей! Против копья его, если он войдёт с копьём, триста копий! Говоря деду Панакуди, что он остаётся поточить свой меч, юноша имел в виду другое: он должен найти средство, которое поможет ему оказаться сильнее трёхсот мечей и трёхсот копий, если они преградят ему путь… Оружием юноши была мысль. И вот теперь он пытался отточить её так, чтобы преодолеть все смертельные опасности, которые подстерегают его в замке боярина.