- В преисподнюю и я не верю, - сказал Овен. - Но относительно внешнего мира есть же неопровержимые доказательства. Положим, то, что снаружи наша стена напоминает кремлевскую - чушь. Но ведь ходоки, пилигримы, паломники, самовольщики, наконец, ходят туда-сюда, свидетельствуют. Даже пиво приносят, которое, как вы знаете, не производят у нас. Значит, не только внешний мир существует со всеми присущими ему атрибутами - пиво, бордели - но и надежная между нашими мирами связь. Канал. А помните Волопасова из 23-го нумера, что умер на наших глазах? Куда он, по-вашему, отправился?
- В преисподнюю, - мрачно сказал Телец.
- Которую вы за отсутствием свидетельствующих о ней источников напрасно отвергли.
- А Данте - чем не свидетель? Да еще красноречивый какой.
- Данте в наше время никто не принимает всерьез.
- А что время? - меланхолически сказал Телец. - Как определить время иначе, чем краткое мгновение между прошлым и будущим, стремящееся к нулю. Следовательно, и времени тоже не существует.
- То, что вы сказали, есть парадокс. И как всякий парадокс держится на подмене понятий. Или передергивании карты в вашем случае. Так же и пространство, бесконечно сужая, можно свести к нулю. Если вас нет в некий момент времени в данной точке пространства, в которой, например, нахожусь я, то это не значит, что ни времени, ни пространства нет. Так вы и меня, пожалуй, станете отрицать.
- Почему бы и нет? - хладнокровно предположил Телец. - Если я не могу одномоментно быть в разных местах, тем паче в разных телах, или иначе: быть вами, оставаясь собой, да хоть бы и вы попробуйте предположить обратное...
- Очень мне нужно колонизировать ваш убогий мирок. Ваше сырое серое вещество, зыбкое, словно студень. Вот как сейчас двину, так вы у меня живо раздвинете границы пространства, отлетевши к дальней стене. И даже возможно, что время и пространство на какой-то момент действительно померкнут для вас.
- Только напрасно время потратите. Ах, не ловите на слове. Это я для вашего удобства употребил. Раз уж вам так уютно в вашем воображаемом измерении.
- Все это, господа, махровый махизм, - вступил в разговор Маргулис, которого давно подмывало. - Вопрос времени и пространства, действительно, для многих спорный. Теоретический, я бы сказал, вопрос. Предлагаю вам вернуться к телесным ощущениям. Вот что действительно невозможно отрицать. Ваш спор, таким образом, тут же приобретет конкретность и осязательность.
- Как реакцию мозга на телесные раздражители осязание, действительно, невозможно отрицать, - сказал Телец. - Особенно если ощущения острые.
- Вот как? Вы знакомы с острыми ощущениями?
- А как же. То ли вас колют толстой тупой иглой, то ли тонкой. В последнем случае ощущения значительно острее.
- Да, но к разряду приятных эти ощущения не отнесешь, - сказал Маргулис.
- Это ж осязание, - снисходительно заметил Овен, подхватив тему, - несущее нам боль. Осязанием наказуют. А то и истязают почем зря.
- Но вы же не будете отрицать, что осязание способно нам доставлять необычайно глубокие наслаждения? - сказал Маргулис, и мне стало ясно, куда он клонит, эротоман.
- То есть, как не буду? Буду, - сказал Овен. - Это для мазохистов наказание - наслаждение. А для нас - нет. Я понимаю, - вдруг загорячился он, - без наказания нам нельзя. Как говорит наш учитель: когда входишь в салон метафизиков, бери с собой плетку. Я, говорит, вас, либо до сумасшествия, либо до совершенства доведу.
- Плеть - довольно жгучее удовольствие. Плетка - это, так сказать, кнут, - сказал Маргулис. - А пряник в том...
- Вот-вот, - перебил его Овен. - Ты пороть-то пори, но коли уж пряник не впрок. А мы-то пряников почитай и не видели.
- Вы совершенно правы. Половое воздержание...
- Нет, этим-то что. Им что пряник, что плеть. А мы согласны ее терпеть лишь постольку, поскольку это необходимо для нашего воспитания.
- Кстати, о сексе, - грубо оборвал его речь Маргулис. Мне показалось, что именно упоминание о сексе заставило его оппонента замолчать и, как свойственно этим юношам, тут же потупиться. - О сексе, - смакуя слово, повторил Маргулис, - и о пряниках в том числе. Так вот, просвещенные юноши. Сексуальная абстиненция, к коей вашим учителем вы принуждаемы, имеет свои истоки в далеком прошлом. Шаманы всех мастей и вожди всех уровней всегда предпочитали сей кнут всем прочим. И этим кнутом очень больно по яйцам нас били, превратив это естественное и, в общем-то, невинное удовольствие - секс, я имею в виду, а не кнут - в запретный пряник.
Овен нервничал, бросал робкие взгляды на учителя, который все еще пребывал в задумчивости, теребя бороду, наматывая на палец прядь. Телец же отступил на шаг в сторону, встав вполоборота, как бы отделившись тем самым от группы, однако агитации Маргулиса напряженно внимал.
- Мы предали природу, - продолжал Маргулис крамольничать. - Согласно распространенному суеверию, секс - это грех. Женщина - соблазн и исчадье дьявола. Женщина, мол, это не роскошь, а средство передвижения из мира сего в ад. Мол, дорога в ад их предками вымощена. А может, в рай, а? - Он подмигнул и скорчил гримасу, явив собой полное сходство с дьяволом, каким я его в минуты отчаяния инфернальной частью своей души воображал. - Ведь даже философы и аскеты, эти унылые умы, не размножаются размышлением. Эротомахия - анахронизм и пережиток прошлого. Мы с ребятами решили поправить дело, - он не счел нужным даже голос понизить. - Нам нужны теоретики. Практики, впрочем, тоже нужны. Секс-эмпирики, так сказать. Но с теорией вопроса у нас совсем худо. Поэтому присоединяйтесь без промедления. Спасение в сексе, господа. Но как бы вы ни уединялись по темным углам, невозможно спастись в одиночку. А только при свете дня и всем человечеством. Вот вам тезис, господа. Работайте, теоретизируйте, обосновывайте. Суммируйте то, что говорят о половой любви Платон и Эммануэль. Тем самым внесете посильный, а то и решающий вклад. А некоторые из вас и в веках останутся.
Стой он за кафедрой, в этом месте он хлебнул бы воды, которой здесь подать ему было некому, и кадык его сработал вхолостую.
- Наша задача, - продолжал он, - вернуть человечеству то, что каждому по праву рождения принадлежит. Вас здесь насильно воспитывают. Все ограничения, налагаемые на вас, есть моральный ущерб и ущемление личности. Бог всеведущ, а черт вездесущ. Он и в вас пребывает инкогнито. Дьявол опасен, пока не узнан, а будучи узнан и назван, охотно станет работать на вас. Причем, я не исключаю тот факт, - он взглянул на учителя, - что кое на кого он уже работает. Что ваш нравоучитель вполне осязательно сам Натальей втайне от вас пользуется. Кстати, как вам она на ваш вкус?
- Вкус, - повторил за ним Овен и облизнулся.
- Да, вкус. Кстати, не хотите ли яблоко? Вкусное, - сказал этот тайный агент дьявола, Мефистофель от метафизики, вынув из кармана румяный плод. - Это яблоко из сада Эдемского и не всем доступно пока. Но взять это яблоко у природы - наша задача.
- Плод презренный и перезрелый к тому ж, - пробормотал вдруг мыслитель, воспрянув от темных тугих дум.
- Ах, вы очнулись? Приветствую вас, - сказал Маргулис, фамильярно обращаясь с тем, кого в этих стенах привыкли боготворить. - В то, что презренный, признайтесь, вы и сами не верите. А впрочем, вам, может быть, доставались такие, и вы не вкусили всей гаммы, всей сладости, чувственности, присущей настоящим плодам. А возьмешь хотя бы вот это, с боку чтоб красное. Потрешь его, чтоб блестело. Куснешь его в щечку - м-м-м... Хотите куснуть? Напрасно. Слово яблоко ласкает слух. Я-абло-ко... - протяжно сказал Маргулис, словно пробовал это слово на вкус, и даже облизнулся при этом. - В слове яблоко и блаженство корень един - бл. Из одного корня растут и яблоко, и облако, и благодать.
Философ даже руки воздел от столь произвольного словообразования.
- Лев, ты неправ, - с ноткой то ли мольбы, то ли отчаяния в голосе сказал он.
Следует отметить, что Маргулис открывался мне постепенно. Так, например, я только сию минуту узнал, что его Львом зовут.