Добрынин, переступив с ноги на ногу и потупив взор, медленно и неохотно отвечал ему так: что, мол, да, бывало. Бивал. То есть тех, которые сами дразнятся. Терпишь, носишь в себе, да и ударишь незло.
- Он приставал? Ну, вот видите! - вскричал главврач. - Он все равно был бы телесно наказан.
- А пациентов я на самом деле люблю, - продолжал Добрынин. - А уж если кого избил, то от избытка чувств. Извиняюсь. И пусть нам зарплату заплатят за всё, - кстати уж высказался он. - А то четвертый месяц не видели от вас ни рубля. Что у пациента отымешь, тем и пользуешься.
- Ну? Какие будут ему наказания? - спросил Каплан.
- У нас правило, - сказал главврач. - Санитаров никогда не наказывать.
- Накажите в порядке исключения. Или исправьте правило. Люблю я наказания смотреть.
- Позвольте в этой связи вопрос, - вновь выступил в своей роли Членин.
- Ты кто? - уставился на него Каплан.
- Я Членин, - напомнил тот, - вождь, если помните, народных масс.
- Я тебе даю секунды три, чтобы ты вспомнил свою подлинную фамилию.
- Ну, Перов.
- Ты маленький зеленый негодяй. Ты креветка в Японском море. Ты иголка в еловом лесу. Опоздал ты со своими вопросами. Время твое истекло. - Он даже вздохнул, как мне показалось, сочувственно. Обвел взглядом толпу, подолгу задержавшись на Маргулисе, Членине, мне. Пауза оказалось длительной. Но он ее всё длил, длил. Во взгляде его сквозило презрение. - Должен вам сказать, господа, что вы меня не разочаровали, - прервал он, наконец, затянувшееся молчание, обращаясь ко всей толпе. - Вас так же легко купить, как и продать. Я только что вас купил en gros за сотню котлет, да и те с рисом, а продам за тысячу долларов. Купил, как говорят, хлебами. Деньги принес? - Он протянул левую руку к Маргулису, и тот, к моему удивлению, очень поспешно вынул из кармана пижамы и вложил в эту руку небольшой конверт. - Сделка, как видите, вполне честная. При скоплении свидетелей и незаинтересованных лиц. Отныне вы всецело принадлежите ему. Слушайте и повинуйтесь.
- А как же котлеты?
- М-м-м... селедочка?
- Всё в свое время, - заверил Каплан. - Но в связи со всплесками гнева народного переносится на позавчера. А вообще, теперь за жратвой к нему обращайтесь. - Он кивнул на Маргулиса. - Сейчас мы с вами расстанемся навсегда. А вы... Выбирайтесь-ка на свет Божий, маркиз. Что маркиз, я по роже вижу, гнусная она у тебя. Нечего там за спинами прятаться. - Люди отхлынули. Его маленький блестящий бластер был нацелен мне в грудь. Пистолет казался игрушечным, мысль о смерти не умещалась в моей голове. Но разрывные пули со смещенным центром тяжести, отравленные индейским ядом кураре могли сделать ее такой неминуемой. - Вы же, все прочие - разойтись! - распорядился Каплан.
- Нет, пусть они скажут нам окончательно, - сказал кто-то. - Когда возобновятся поставки питания? Без ответа на это мы не уйдем.
- Это приказ, козлы.
- Еще разобраться надо, кто всего лишь козявка, а кто козел, - негромко сказал Членин.
Каплан, казалось, пропустил его реплику мимо ушей. Но вздохнул.
- И в заключение, - сказал он, - мне бы хотелось совершить преступление. - И желтые волчьи огоньки - злости, веселья ли - заплясали в его глазах.
Я сообразил, что смерть моя - вот она, рядом, мушка его оружия качнулась вниз, вверх. Я зажмурился, и в ту же секунду метрах в трех от меня грохнул выстрел, и вслед за ним другой, левее и глуше - это пуля, попав в Членина, сделав в его теле длинный зигзаг, проникла в голову, разорвавшись в ней, разметав по черепной коробке членинский огромный мозг.
Он еще успел вскинуть руки и схватиться ими за голову ('Жест ужаснувшегося', - ужаснулся я), словно в отчаянии от чьей-то глупости, не успев осознать, что непоправимо и безвозвратно мертв. Последняя его мысль носилась еще в воздухе, и этой мыслью - кто-то успел ее ухватить - было: 'Как глупо... дураком...' - Некоторые передавали эту мысль иначе, облеченную в некий стихотворный зачин: 'Досадно умереть во цвете лет//Придурком будучи убитым...', но, впрочем, скорее эта мысль принадлежала Каплану, так как в следующую секунду умер и он.
Я не помню, как оказался у меня в руках дымящийся пистолет. Однако и тогда и сейчас я уверен в том, что в момент выстрела никакого оружия у меня в руках не было. Очевидно, кто-то, кто применил пистолет к Каплану, воспользовавшись замешательством, сунул его мне. И я взял его машинально, как привык брать всё, что дают.
Я в ужасе выронил его под ноги, где уже лежал распростертый Каплан, еще недавно такой крутой, а теперь такой мертвый.
Мы опешили.
Мы опешили, разинув рты.
Мы опешили, разинув рты, а потом всё вдруг вспыхнуло, вспенилось, взорвалось - криком, движеньем, действием.
Внезапно погас свет: это патологоанатом, догадавшись привести в движение ноги, щелкнул на ходу выключателем и захлопнул за собой дверь. На мгновенье мы погрузились во тьму, но я - при безумии это бывает - стал вдруг видеть во тьме, хотя безумной была, скорее, луна, неправдоподобно белая, яркая, она низко нависла на волоске, разом заглядывая во все окна. Что-то громыхнуло рядом с луной - гроза ли? - не знаю, но думается, что в это время года гроза даже в этих относительно южных краях - явление небывалое.
- К делу, демоны! - раздался пронзительный, пробирающий до позвоночника, клич. - Вали ваалов!
- Ой-й-й, буйно мне!
Легонький Птицын встрепенулся первым и, подскочив к Добрынину, с разбега ткнул его в подбородок башкой. А в следующий момент, пока санитар проявлял удивление, в руках у Птицына оказалась труба, и второй удар, хотя и пришелся по ребрам, заставил его охнуть и присесть. Очнувшись, он тут же бросился на нападавшего, но стремительный, словно стриж, Птицын, скользнул у него под рукой и с размаху опустил обрезок трубы на его затылок, где уже и без того зияла дыра от предыдущего удара. Добрынин рухнул всей своей тяжкой плотью о плоскость пола, одновременно крича и кровоточа.
Зеленые тут же пришли в движение, действуя на удивленье собранно и деловито. И беззвучно, как правило, словно единый отлаженный, но лишенный голоса механизм. Кроме возгласов избиваемых, топота ног, глухих ударов кулаков о тело, тел - о стены и пол, других характерных звуков, обычно сопровождающих насилие, первое время не было.
Сладить с белыми и 'исследователями' было делом нетрудным и почти неопасным при численном преимуществе 'прощелыг'. Толик был схвачен и приперт к подоконнику, пока распаковывал свой ТТ. Братья, даже не успевшие подумать о том, чтобы вынуть стволы, были окружены, обескуражены и разоружены.
Я видел, как двое наших схватили эндокринолога и потащили к выходу. Влача его по полу, они в то же время пытались ступать на его голову, а уже минуту спустя, прижав к косяку, хлопали по ней дверью.
Главврач при поддержке двух санитаров пытался пробиться к выходу, но Фролов, сбитый с ног кем-то из них, успел ухватить его за подошву и впиться зубами в нижнее сухожилие. Меня тоже какая-то мразь укусила за икру ноги, да так что некоторое время я даже хромал.
Пистолеты, валявшиеся возле трупов Членина и Каплана, были подобраны. Оружие, вынутое у бандитов живых, тоже перешло в руки восставших. Таким образом наш огнестрельный арсенал составил как минимум пять единиц, не считая ружья, которое не было пока задействовано.
- Ты его хорошо пристрелил? Насмерть?
Маргулис адресовался ко мне, указывая на тело Каплана, распростертое на полу, и торопливо, не дожидаясь ответа, дважды в это тело выстрелил. Оглянувшись, он присел возле трупа и, вынув из кармана Каплана конверт, вернул себе. Птицын недалеко от нас все еще колотил трубой по трупу Добрынина, и Маргулис, вероятно, из сострадания к ним обоим, выпустил и в санитара заряд.
Труба у Птицына оказалась сплющенной с одного конца, и он этой штукой орудовал, как штыком. В считанные минуты победа была одержана. Бить стало некого. Бандитов, не видя в них большого вреда, отпустили живыми, то есть позволили выпрыгнуть из окна. Учитывая небольшую этажность, все трое могли б еще жить да жить, но Толик, приземлившись на останки скамейки, проткнул себе ногу ржавым гвоздем, он умрет по прошествии месяца в санитарном поезде 'Печоры - Саранск'. Пеца, как вы сами впоследствии убедитесь, будет в то же примерно время застрелен мной. Паца умрет еще неделю спустя от тоскливости.