- А что если увидят, Пец?
- Пусть, мы же не онанируем.
- А если сам на шум высунется?
- Высунется - и хорошо. Не придется искать его под кроватями.
Последнее замечание меня рассердило. С чего он взял, что я буду прятаться? Это настолько меня оскорбило, как если бы он вынул скрипку и заиграл.
Не вставая со стула, я обеими руками поднял свой пистолет. Руки были тверды, ствол нацелен в середину груди мерзавца. Какие-то тени плясали в моих глазах. Ах, расступитесь, чтобы дать место подвигу.
Я плавно, как один убийца меня учил, стал нажимать на курок. Выстрел прозвучал секундой раньше, чем я ожидал, так что эту секунду я пребывал в некоторой растерянности. Все мы немного растерялись от неожиданности, Пеца, Паца, я, а один из нас, цепляясь за решетку калитки, медленно повернулся вместе с ней на девяносто градусов. Потом, все еще цепляясь, но из последних сил, сполз на дорожку, устланную неубранной листвой.
Я уж хотел было и в Пацу выстрелить, да передумал. Почему-то я был уверен, что в одиночку продолжать налет он не решится. А еще я подумал о том, что он, скорее всего, и так умрет от одиночества. Потому что Пеца был, без сомнения, мертв.
Братец нагнулся над Пецей, издал горестный стон и, подвывая, пустился куда-то вдоль улицы. А менее чем через минуту подоспел и его автомобиль. Он погрузил мертвеца на заднее сиденье и спешно отъехал. Может, в больницу его повез, надеясь спасти.
Я еще около получаса сидел на том самом стуле, с которого выстрелил, унимая различные чувства, теснившиеся в груди. Даже скорбь в этой груди присутствовала. Когда они унялись, я, удостоверившись, что переполоха мой выстрел средь близживущих не возбудил, принялся заметать следы. Обагренные листья с дорожки смел, набросал свежих. Калитка была отперта отмычкой, замок цел, я ее запер. Света звезд, лун было недостаточно для того, чтоб навести последний порядок, поэтому я решил сделать все это с утра. До возвращения графини оставалось еще часа два. Я решил немного поспать, чтобы встретить её бесстрастным.
Графиня вернулась далеко за полночь. Я еще спал, утомленный убийством, когда она раззвонила по всему дому о своем прибытии электрозвонком. Она предпочитала не брать ключи, а если и брала, то ими не пользовалась, полагаясь на то, что я, бодрствующий едва ли не до утра, ей открою. Я и открыл.
В ней еще билась, бурлила, пенилась, лилась через край клубная ночная жизнь. Я этому биению не препятствовал, так бывало каждый четверг, и обыкновенно мы около часа болтали о нем, прежде чем она успокаивалась и способна была уснуть.
Но на этот раз ее темой были Руслан и Людмила. Наверное, эту оперу Пушкина давали нынче в Дворянском Дворце. Она очень любила это либретто. Для меня не было тайной, кто был ее верный Руслан, я знал, что Людмилой она считала себя, что вензель из сплетенных букв Р и Л на двери ее спальни символизировал их вечное совокупление.
- Но это ничего, - заглядывала мне в глаза графиня. - Будете мой Ратмир.
А вслед за Ратмиром и Рогдая впустит?
Мне, гордому своим первым убийством, сегодня выслушивать это было особенно неприятно. Пистолет мой был еще не вполне пуст, в нем оставалось семь пуль (вторая трассирующая), с таким боезапасом я мог бы основательно перетряхнуть Пушкина.
- Сегодня, наконец, я свободна, маркиз. Эту ночь мы посвятим ему.
- Пушкину?
Но она лишь медленно качнула головой в направлении окна, где вздымал свои ветви сад, по-зимнему голый, где был снег, листья, луна, тени и командор, снявший свое заклятье.
Она отперла дверь с вензелями и, взяв меня за руку, заставила следовать за собой.
Портьеры не закрывали окон, в спальню проникала луна, кроме того, были включены настенные бра, выполненные в форме факелов. Механику удалось имитировать красноватый, подвижный свет, как бы колеблемый движеньем воздуха, отчего тени шевелились в углах, замирали у стен, стлались по полу.
Кровать, как я уже упоминал, занимала едва ли не половину площади, хотя спать на ней, на мой взгляд, было так же удобно, как в пижаме с фижмами. Большое количество подушечек, валиков, пуфиков различной формы и величины, обтянутые бархатом, шелками, кожей были разбросаны на ней в беспорядке. Видимо, этот изощренный интеллигент в зависимости от своих капризов их под графиню подкладывал. Я с первого взгляда определил, что кровать хорошо была приспособлена для совокуплений и плохо для сна. Хоть спать, по всей видимости, мне не придется. Графиня была настроена решительно. - Ах, расстегните, - потребовала она.
Пуговиц на ней было множество, располагавшихся большей частью вдоль спины. Она прижималась ко мне, запрокидывала лицо, выгибалась вольтовой дугой, пока я дрожащими пальцами их расстегивал.
С четырех углов, господа, кровать подхватывали стальные цепи, ввинченные в потолок. Кроме того, в изголовье я заметил два рычага с шишечками, как на коробке передач у 'Жигулей' старой модели. Я насторожился: эротическое воображение графини готовило мне какой-то сюрприз, перед коим все те конструкции, которыми баловался бесноватый де Сад, окажутся перечеркнуты. Достаточно сказать, что при первом же взгляде на цепи я набряк и напрягся весь. Вероятно, пройдоха-механик, совместно с графиней мостивший эту постель, замыслили некое совершенное согрешение.
Итак, мы пали, освобожденные от одежд, графиня - навзничь, я - ниц. Но едва дело дошло до первых конвульсий, как кровать качнулась и поплыла. Вероятно, под действием жигулевских рычагов, в которые вцепилась графиня.
Потрясающее было ощущение, по крайней мере, на первых порах. Кровать медленно вздымалась над полом, с луны свисала слюна, графиня ворочала рычаги, я ворочался на графине, но тут мне пришло в голову, что кровать, лишенная бортов и бордюров, запросто может ссамосвалить нас обоих с приличной, причем, высоты. Я уже примирился, было, с потерей пары своих ребер, как вдруг новая волна ужаса окатила меня. Мы уже были под самым потолком, спинки кровати его касались, и если я поначалу надеялся, что они сыграют роль ограничителей и не дадут всей этой механике притиснуть нас к верхней плоскости, как вдруг треск разрушаемой мебели и скрежет срываемых болтов эти надежды разрушил.
Спинки сорвались и ухнули вниз. Я тут же представил себе нас обоих зажатыми между двумя плоскостями, раздавленными ими, размазанными по потолку, подобно двум мухам, застигнутым бдительным мухобоем во время соития, всё это месиво из мяса и костей, которое обнаружит первый человек, который нас хватится, как соскребут с потолка наши бренные и похоронят в одном гробу, ибо невозможно будет понять, где графиня, где я, а разъять нас - тем более. Не это ли вечное совокупление тот вензель символизировал? Ах, командор, проклятый.
Я тоже ухватился за рычаги и тоже, рыча, принялся их ворочать, мы рвали их в четыре руки, в то время как зад мой уже ощутил ледяной холод перекрытия.
Но видимо кто-то, возможно, Бог, хранил еще нас для суровейших испытаний. Кровать накренилась, один край коснулся уже потолка, подушечки, пуфики спрыгнули первыми, начал скользить матрас - и мы вместе с ним, на нем, полосатом, мягко спланировали вниз, не понеся особых потерь, кроме пережитого ужаса.
Таким образом, это все-таки триллер, а не эротический роман.
Я поднял с пола штаны, графиню и выволок ее в будуар. Кровать продолжала скрежетать и раскачиваться, я не знал, как ее выключить, да и знать теперь не желал, пусть скрежещет. Факелы все горели, тени сновали, луна же, красная от стыда, спряталась за ближайшее облако.
Графиня осталась без чувств, на коврах, разметавши свои омеги. Я переступил через нее и побрел к себе.