Зато дедушка сразу повернул лицо к свету, сделал недовольную гримасу и сощурил глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков.
- Ну и безобразия творятся в этом доме! - проворчал он. - Такой дорогой керосин, а они тратят его почем зря!
Дедушка почти совсем ослеп от старости. Свет ему был ни к чему. Он все равно ничего не видел. Работал он всегда с закрытыми глазами. Руки сами вязали чулки или сети.
- Утомительное дело держать глаза открытыми, - объяснял он в те редкие минуты, когда обычная старческая раздражительность оставляла его. - И, вообще, все, что можно увидеть, я уже видел!
В тот самый момент, когда дедушка снова взялся за чулки, дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин.
Не успев войти, оба сняли шапки. Потом один из них стащил сапоги и в одних носках прошел к столу, где сидела хозяйка дома. Он нагнулся к ней, оперся локтями о стол и начал что-то тихо говорить ей. Он говорил очень долго, а хозяйка внимательно слушала. Видимо, речь шла о чем-то чрезвычайно важном. Тот, что остался у двери, казался очень смущенным и неловко переминался с ноги на ногу.
- Может, конечно, это для вас очень трудно, - сказал тот, что стоял у стола. - Но мы подумали, что не мешает все-таки спросить: нельзя ли это как-нибудь устроить?
Хозяйка долго молчала. Потом она обернулась и пересчитала сушившиеся на хлебном вертеле хлебы последней выпечки.
- Вы не хуже меня знаете, сколько у нас муки и картошки...
- Да, - сказал тот, что стоял у стола. - Двадцать пять мер картошки и сто восемьдесят кило муки. Из них сорок пшеничной.
- А боров...
- Да, - сказал тот, что стоял у стола, - он потянет кило на девяносто.
- И ту рыбу, что засолили, мы еще не трогали,
- Да, - сказал тот, что стоял у стола, - ни одна кадка не начата.
Наступило долгое молчание. Только слышно было, как постукивают дедушкины спицы да тихонько шипит лампа.
Наконец хозяйка сказала:
- Что и говорить, нам и самим маловато. Но, я думаю, как-нибудь выкрутимся.
- Не забывайте к тому ж зимний лов, - напомнил тот, что стоял у двери, теребя в руках шапку. - Одним человеком будет больше - значит, и ловить будем больше.
Мама вопросительно посмотрела на дедушку. Но старик словно ничего не слышал и не видел. Он сидел совершенно неподвижно, спрятав лицо в седую бороду. Глаза за стеклами очков были полузакрыты. Но спицы мелькали в руках, словно спицы хорошо смазанного колеса. Казалось, живые руки приставлены к какому-то неодушевленному предмету.
- Дедушка!
Старик не отвечал. Он только еще глубже спрятал лицо в белую бороду. Он был похож на устрицу, прячущуюся от мира за скорлупой злости и раздражения.
В конце концов хозяйка решилась:
- Ну что ж, подтянем кушаки и дадим еще одному человеку место под крышей.
Рыбак, что стоял у стола, выпрямился:
- Я знал, что вы так скажете!
Хозяйка усмехнулась:
- Никто не имеет права отказывать бездомному в крыше над головой. Вы это не хуже меня знаете.
- Так-то оно так, но как дойдет до дела - получается совсем по-другому, - заметил рыбак.
Хозяйка недоуменно посмотрела на него.
- Нет, жаловаться не приходится, - ответил рыбак на ее взгляд. Сегодня вечером нам удалось разместить человек четырнадцать. Но не думайте, что везде это было так просто!
- И много еще осталось?
- Нет. К вам мы пришли в последнюю очередь, потому что были уверены, что здесь нам не откажут.
- Где же ваш матрос?
- Ждет на улице. Все его имущество - маленький узелок с вещами да черепаха в кармане.
- Что? Черепаха?
- Ага.
- Скажите же ему, чтобы вошел. Познакомимся, и пусть располагается, как у себя дома.
- Но он знает по-шведски только одно слово "здравствуйте"!
- Вот и чудесно! Значит, поздороваться мы сумеем.
- Да уж это конечно!
- Ничего, потом научится. Тащи его сюда. Интересно, какой он, сказал один из присутствующих.
- Одну минуточку, - сказала хозяйка и, выйдя в соседнюю комнату, вынесла оттуда смену белья и верхней одежды.
- Кто знает, может быть, у него вши. Проведите его в конюшню и попросите переодеться.
- А куда деть его одежду? Сжечь?
- Нет, зачем же! Оставьте ее пока в конюшне. А придет весна, потеплеет - разложим ее на муравейнике. Уж муравьи-то ее вычистят!
В шхерах муравейники - общепризнанные санитарные станции. Даже лиса, когда блохи начинают очень докучать, приходит покататься по муравейнику. В благодарность она потом съедает хозяев.
Рыбак повернулся и на цыпочках пошел к двери.
Дедушка, во все время разговора не произнесший ни слова, уронил вязанье на пол и схватился за костыли. Это у него всегда было признаком сильного волнения.
- И чего шушукаются, чего шепчутся? Будто яд разъедает мои уши. Не иначе, что-нибудь случилось!
Хозяйка перегнулась к нему через стол и ласково сказала:
- Ну что вы, дедушка! Ничего не случилось. У нас теперь будет жить один бездомный чужеземец - только и всего.
Старик загремел костылями, с трудом пытаясь подняться со своего стула. Его слабые руки тряслись, он был беспомощный и жалкий. Седая борода поднялась и встала торчком.
- Чужеземец? - в ужасе пробормотал он. - Зачем он пришел? Чтобы отнять у меня кусок хлеба и выжить меня из дому?
Хозяйка взяла старика за руки и осторожно усадила обратно на стул. Она уже давно привыкла к его подозрительности.
- Дедушка, ну чего это вы вдруг испугались? Сидите себе спокойно, а не то, чего доброго, упадете и расшибетесь. Ведь вы на ногах-то еле держитесь.
- Ну конечно, меня выживут из дому и выбросят на улицу, как старую тряпку! Я уже никому не нужен, ни на что не гожусь!
Хозяйка продолжала ласково уговаривать старика:
- Напрасно вы тревожитесь, совсем напрасно. Это всего-навсего потерпевший кораблекрушение матрос. Он с той самой польской шхуны, которая два дня назад разбилась около Тюленьего Острова.
Дедушка долго молчал, уставившись в пространство и беспрестанно жуя беззубым, ввалившимся ртом.
- Матрос... - сказал он, наконец, очень тихо, будто вспоминая что-то далекое, давно забытое. - Матрос... а я тут сижу. Больной, беспомощный калека...
Белая борода старика медленно опустилась на грудь и снова стала мягкой и шелковистой.
Забившись в угол лежанки, Дундертак за какие-нибудь две-три секунды проделал тысячи миль. Но вот он вернулся из далекого путешествия по морям и океанам и снова очутился в маленькой хижине, заброшенной среди островов шведских шхер.
Что это? Посреди кухни стоит незнакомый человек. На голове у него старая, потертая фуражка, надетая задом наперед, потрепанным козырьком на затылок.
- Вот и он! - сказал, обращаясь к хозяйке, рыбак в носках. - Тот самый поляк, которого вы обещали приютить на зиму. Остальных мы расселили по всему острову.
Мама отошла от дедушки и направилась к незнакомцу:
- Добро пожаловать!
Дундертак еще глубже забился в угол лежанки и пожирал глазами иноземного гостя, носившего почему-то фуражку задом наперед.
Старик за спиной хозяйки стучал костылями и подозрительным взглядом следил за каждым движением незнакомца.
Перед ними стоял изголодавшийся, замерзший человек. Его худое лицо заросло рыжеватой щетиной. В левой руке он держал узелок - все свое имущество.
- Здравствуйте! - сказал незнакомец и поспешно добавил несколько слов на своем родном языке. Что он сказал - понять было совершенно невозможно.
Все, кроме дедушки, приветливо заулыбались в ответ, смущаясь оттого, что не понимают ни слова. Дедушка свирепо уставился на представшее его взору человеческое существо. Хозяйка указала гостю на стул у стола. Потом она отошла к плите, раздула огонь и загремела кастрюлями и сковородками.