Только теперь я могу сообразить, почему Рената, имея пятерых детей, не стала нашей рабой. Отец по делам своей химической фирмы часто и надолго уезжал в командировки, и не только не ревновал, а наоборот, радовался, когда она находила свои, независимые от него занятия. Случайно мы, дети, узнали, что одно из них — изучение русского языка. Не так уж и удивительно, ведь немецкий, французский и итальянский нужны каждому швейцарцу в бытовой жизни, английский — чтоб выбраться из провинции и быта на мировую арену, а все остальные языки уже одинаково второстепенны и более или менее равноправны. Хотя… И в школе, и в институте на военной подготовке воображаемым противником всегда был Советский Союз, нас обучали, что следует предпринимать, если русские нападут на Швейцарию. Но Рената выбрала самое трудное и, как оказалось, небезопасное.
Много позже, в 1990 году, прочитав в «Тагес анцайгер» о том, что на швейцарских граждан велись тайные досье, Рената потребовала показать ей свое дело. На десятках листов, как на картинах минималистов, текст прерывался черными горизонтальными прямоугольниками — так вымарывали следы наблюдения, начавшегося в шестьдесят седьмом, сразу после звонка Ренаты в советское посольство, когда она пыталась узнать, как попасть в Москву. Она вызвалась тогда помочь пожилой чете московских диссидентов вывезти фамильное бриллиантовое колье, которое должно было кормить стариков на Западе. Где взять приглашение в Союз? Ни Рената, ни ее приятельницы по группе, в которой они все изучали экзотический язык, не были знакомы в то время ни с одним русским. Три дамы купили двухдневный тур в Москву, по присланной фотографии заказали фальшивку и задекларировали ее на таможне. В полночь, улизнув из гостиницы, они по договоренности медленно продефилировали вдоль Гоголевского бульвара, встали у памятника изучаемого писателя и получили сверток из дрожащих рук испуганного незнакомца, который тут же, не замедляя шага, скрылся в темноте. Контрабандно вывезенное колье потом превратилось в деньги и спасло стариков от опасного шока, случающегося с теми, для кого эмиграция совпадает с первым выездом за границу, с теми, кто выстроил в своем сознании идеальный воздушный замок, осыпающийся при первом же столкновении с реальностью.
После смерти отца — он умер от инсульта, тогда, когда мы все еще надеялись, что Петер пойдет на поправку, — Рената старалась не мешать нам, взрослым детям с безалаберной жизнью, и опиралась не на нас, а на русский. Что ж, есть много способов жить духовной жизнью, и изучение русского — не самый плохой.
Я вернулся в родную квартиру. На выходные мы забирали Петера из лечебницы — казалось, в привычной с детства обстановке к нему начинает возвращаться сознание, руки лежат спокойно, а не перебирают воздух. Врач посоветовал нанять специального тренера, чтобы научить его чистить зубы, закуривать сигарету, одеваться — осмысленные мускульные усилия, может быть, помогут разбудить спящий мозг. В свой отпуск я устроился медбратом в лечебницу, чтобы научиться ухаживать за ним, когда он наконец вернется домой.
Пришлось разрываться, ведь на моем попечении было три пациента, а Петер лучше всего чувствовал себя на прогулках — не дергался, не раздражался, когда я не понимал его мычание. И мне становилось легче на душе от перезвона колокольцев, от бодрых запахов крестьянского хозяйства, находящегося по соседству. Мы молча смотрели на лебедей в небольшом пруду, устроенном фермером для красоты, без какой-либо практической пользы. Мне не хватало хотя бы фотоаппарата, чтобы самому запомнить лицо брата в эти минуты, чтобы показать его сестре, которая пока все еще не могла заставить себя переступить порог клиники.
Года через четыре стало понятно, что на чудо надежды нет. Дома Петер жить не мог — он все время сворачивался калачиком и прятался под кровать, под стол, как будто хотел вернуться в материнское лоно. И мы устроили свою жизнь так, чтобы хоть раз в неделю его кто-то навещал. Однажды Рената попросила нас, четверых, без семей и подруг, выбрать удобный для встречи день и, не предупредив меня, объявила: