Когда фойе опорожнилось, я разглядел Простенку: постарел, шея дряблая, с круглого лица сошел прославивший его почти детский румянец. И без жалких подробностей ясно, что жизнь с удовольствием потрепала его, но, видимо, не добралась еще до того наивного самоуважения, которое проступало в обстоятельном, тягучем повествовании. Нейтральным тоном, без эмоций говорил он сейчас о своих невзгодах, а раньше точно так же перечислял режиссеров, намеревавшихся (в Москве) и ставивших (в провинции) его пьесы «Лара и Юра», «Тарас и его сыновья», «Чичиков», «Мой бедный Уайльд»; сообщал, размашисто опуская несущественную частность о проблематичности своего авторства. А сколько его «верных» планов провалилось! Даже жалко человека. Но сам он быстро забывал о поражении, настолько не помнил, что тут же невозмутимо сообщал об очень схожих перспективах.
— В свободное время хожу по редакциям — кое-какая работенка то и дело подворачивается. Вспомнил молодость, — серьезно, не улыбнувшись пояснил Простенко.
Понятно, на чем покоится его самоуважение — на неумении иронизировать над собой, а значит, на неспособности увидеть себя со стороны. Энергии у такого самоуважения — ноль, собеседнику передать нечего. Вот откуда и скука.
— Сегодня договорился, что буду автором предисловия и редактором книги об Эрасте, которую вы вместе с ним напишете. Вы ведь мне не откажете?
Что на меня нашло? Какая книга?! Загорелся, как… Да не все ли равно, как кто! Придумал, что Валя мне поможет… Даже не выслушал Простенку, ни одного вопроса ему не задал — он бы мне простодушно все выболтал… Знал же, как Эраст водил его за нос…
— Вас гений наш уважает, а я для него стар…
Конечно, как можно даже сравнивать, хвастливо подумал я. Еще как можно, оказалось!
Работать вместе с Эрастом? Любой, кто хотя бы раз побывал на его репетиции, захочет туда снова. Но я — не из тех, кто обслуживает звезду в расчете на подачку и на процент с успеха. Всего-то мне нужно — быть рядом с ним не украдкой, а открыто, работать с ним, не поступаясь своей гордостью и независимостью.
Я не имел ничего против одиночества. Тесная компания превращает тебя в раба, у которого нет права на личную жизнь, приятели становятся соглядатаями. «Я вчера целый вечер до тебя дозвониться не мог. Ты где был?» Жену можно выучить не задавать лишних вопросов — вообще-то у взрослых все вопросы лишние, — а с друзьями у меня не получалось, сразу обижались.
Когда Эраст называл театр своей семьей, я понимал, что это метафора эмоциональная, а не аналитическая, но я же тогда не знал, что он выводит новый тип семьи, не встречавшийся в русской истории. Со снохами в патриархальной крестьянской общине обходятся не по-людски, но и они имеют кое-какие права. Для Эраста, пожалуй, подошла бы аналогия с Древней Спартой, если принять на веру миф о том, что слабых младенцев там со скалы сбрасывали.
Ничего я не знал, ничего не предвидел. Подобно тому, как князь Мышкин принял вечер на даче Епанчиных, где его как жениха «свету» представляли, за собрание своих преданных друзей и единомышленников, так и мне в голову не пришло, что все простосердечие, доброта, остроумие режиссера и его актеров — великолепная художественная выделка, к которой они непричастны, ибо она досталась им бессознательно, от природы, а точнее — от дьявола. Параллель с Достоевским вполне корректна, ведь в советское время место дворян отчасти заняли писатели, артисты, художники, киношники. Это сейчас по-другому, но аристократизм нельзя вернуть как потерянную или забытую шляпу, его годами надо пестовать. Соседка Валина, уборщица в особняке Дворянского собрания (я демократ, с простым народом люблю пообщаться), ищет новое место: «Ряженые матерно выражаются, плюют куда ни попадя и ссут мимо, прости господи!»
Тем временем служительница сердито закрывала дверь в зал и чуть не прищемила Простенкину руку, которой он придерживал створку, услужливо пропуская меня вперед.
К антракту я сумел трансформировать бестолковые чувства в более-менее упорядоченные мысли. Удовольствие от работы можно получить лишь если она толково организована. По собственному опыту я знал, что стоит согласиться написать статью или книгу, как оказывается, что ты уже опаздываешь, подводишь журнал, издательство, типографию, лично редактора и его начальство. Работать нужно четко, быстро, но не в спешке. Впопыхах никак не может получиться то, что след в жизни оставляет.
Первые январские недели вплоть до старого Нового года в конторы соваться неприлично. Значит, официальной стороной издания займемся позже, а с Эрастом как раз теперь можно все обсудить.