- Эпикур говорил: "Не многое мудрым уделила судьба, но однако то, что важнее и необходимее всего: руководиться указаниями духа и разума". Кто думает, что он защищен оградой не учености, а удачи, идет по скользкому пути. Ты же полагался не на слепую удачу, а на знание, поэтому невзгоды судьбы тебе не смогли повредить.
- Уже в зрелые годы меня захватила мечта, с которой я потом никогда не разлучался: жить в городе, достойном нашего времени. Я часто задумывался над судьбой горожан, проходя по кварталам, протянувшимся от площади Вогезов до Биржи, - по трагически нелепым и скучным, по самым отвратительным кварталам Парижа. На этих улицах люди гуськом передвигаются по узеньким, как нитка, полоскам тротуаров. Я создал модель нового, бесклассового города, где люди заняты трудом и досугом.
- И ты построил его?
- "Вы хотите разрушить красоту Парижа, историю Парижа, священные реликвии, оставленные нам предками, - сказали мне. - Вы забываете, что Париж был римским городом, с этим нельзя не считаться!" - Ле Корбюзье нервно потер руки и продолжал, склонившись к внимательно слушавшему Витрувию: - Тогда я задумал "лучезарный город", расположенный в центре великолепного ландшафта. Смотрите, как красиво: небо, море, Атласский хребет, горы Кабилии. Для каждого из пятисот тысяч жителей я предусмотрел их: небо, море, горы. Они видны из окон домов и создают для их обитателей благодатную и жизнерадостную картину. Для каждого! Я предложил людям насущные радости бытия.
- Но я надеюсь, на этот раз успех тебе сопутствовал? Вот он, перед глазами, и он прекрасен, твой "лучезарный город"!
- Это лишь отображение мечты, горькая и радостная иллюзия. Человек, державший в руках судьбу "лучезарного города", сказал одному из моих друзей: "Вы хотите, чтобы я встретился с господином Ле Корбюзье и чтобы он изложил мне свои идеи и планы относительно будущего города? Я отлично знаю, кто такой Ле Корбюзье, больше того, я ценю его усилия. И все же я не хочу с ним встречаться. Если я его приму, он сможет заставить меня согласиться с его точкой зрения, он меня переубедит. А я не хочу позволить себя переубедить..."
- Дельфийский Аполлон, - певуче и проникновенно произнес Витрувий, устами Пифии признал Сократа мудрейшим из людей. Сократ, как передают, разумно и премудро говорил: сердца людей должны быть открыты, чтобы чувства их стали не сокровенны, а всем очевидны. О, Корбю, если бы природа, следуя его мнению, создала их отверстыми и ясными! Если бы это было так, то люди ученые и сведущие, как ты, пользовались бы исключительным и постоянным уважением!
Ле Корбюзье улыбнулся, глаза его сделались чистыми, как у ребенка:
- Великий флорентиец Данте Алигьери, живший за шесть столетий до меня, сказал:
О Музы, горный гений, помогите;
О дух, что описал мои виденья,
Ты тут проявишь мощь своих наитий.
Мы возвратились из небытия, Марк Витрувий, и, может быть, именно потому, что сердца людей стали, наконец, отверстыми и ясными.
2
- Когда это случилось, мне было семьдесят восемь. - Ле Корбюзье откинулся на спинку воображаемого кресла... - Лазурный берег. Средиземное море... Что поделаешь, но рано или поздно это случается. Заплыл далеко, впрочем, не дальше, чем обычно. И внезапно сдало сердце...
Вдруг книгу мне огромная прохлада
Захлопнула, звеня в морской пыли.
Летите, ослепленные страницы!
Ломайте, радостные вереницы,
Кров, где еще пасутся корабли!
Это из "Морского кладбища" Поля Валери.
- Помню это имя, произнесенное тобой, - задумчиво сказал Витрувий. Ты обогатил мой ум, поведав о поэте, которому удалось выразить понятие архитектуры так, как это не сумел бы сделать ни один зодчий...
- Да, он, как никто, мог выразить невыразимое. Утверждали, что поэзия Валери трудна для понимания. Абсурд!
Когда я пролил в океан
Не жертва ли небытию?
Под небом позабытых стран
Вина душистую струю,
Кто мной тогда руководил?
Быть может, голос вещуна
Иль, думая о крови, лил
Я драгоценный ток вина?
Витрувий распростер руки:
- И в мое время, Корбю, поэты умели выразить невыразимое.
Катулл измученный, оставь свои бредни:
Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.
Сияло некогда и для тебя солнце,
Когда ты хаживал, куда вела дева,
Тобой любимая, как ни одна в мире.
Но увы, уже давно совет небожителей водворил меня в обитель смерти.
- Или бессмертия... Право же, что бы мы делали без поэзии, Марк Витрувий? Поэзия - это общечеловеческий акт: создание согласованных связей между выражаемыми образами. В книге Поля Валери "Эвполин или Архитектор" Сократ говорит: "Я не знаю ничего более божественного, более жизненного, более простого, более могущественного, чем..."
- Поэзия?
- Геометрия, Витрувий, геометрия! Не прекрасно ли: поэзия вдохновляет архитекторов, а поэт устами мудреца воздает дань геометрии, видя в ней средство, с помощью которого мы воспринимаем среду и выражаем себя...
- Геометрия, - назидательно проговорил римлянин, - приносит большую пользу архитектору, и прежде всего она учит употреблению циркуля и линейки, что чрезвычайно облегчает составление планов зданий...
Корбюзье не стал скрывать досады:
- У вас, римлян, вера в богов, поклонение императорам поразительно сочетались с трезвостью, рассудительностью, стремлением свести буквально все к азбучным истинам. Вы почитали Вергилия и Катулла, но оставались рационалистами. Нет, геометрия - прежде всего основа, материальное воплощение поэзии символов, выражающих все совершенное, возвышенное. Она доставляет нам высокое удовлетворение своей математической точностью. Мысль рвется за пределы случайного, и геометрия приводит ее к математическому порядку и гармонии. Геометрия и боги сосуществуют!
- Ты слишком много хочешь от нас, Корбю, - в голосе Витрувия послышался укор. - Римляне были всего лишь смертными, а не богами. Мы ошибались, могли предаваться слабостям и порокам, что самой природой человека объяснить должно. Но ведь и достоинства тоже оставались нам не чужды. Когда я с увлечением занялся теоретическими и прикладными предметами и писанием заметок, то понял: нет никакой необходимости обладать лишним, истинное богатство заключается в том, чтобы ничего не желать для самого себя.