Понтифекс кивнул. В его планы не входило публичное обвинение Сокола, однако заявление Варрона вызвало у слушателей живой интерес.
– Империя помнит «голодные восстания» при Марии, Скавре, Рутилии, Сертории, – смело продолжил ликкиец. – И последнее, во время правления Дороса, который приходится дедом ныне покойному Клавдию. По совету сестры, мудрой Аминты, Дорос обещал каждому, кто его поддержит земельный надел, а невольникам – свободу, имя и денежное вознаграждение. Десять тысяч рабов навсегда расстались с цепями. Может ли Неро посулить вам подобное? Нет! Он слишком дорожит своей избранностью и мнимым благородством. Этот человек воспринимает принуждение как должное. Его соратники едва ли не силой пытаются вытащить Фостуса из храма Эфениды. Даже носителю ихора не оставляют право выбора. Неро считает, будто служить его личным прихотям важнее, чем богине Правосудия. У меня же иное мнение. Если Фостус добровольно пожелает принять восьмиконечное мерило, я буду первым, кто склонит колени пред богоподобным, а теперь хочу положить конец всем распрям и разорению казны. Мне нет нужды называть семьи, разбогатевшие на перепродаже зерна, отъевшиеся до того, что если поделить их средства между десятью тысячами невольников, то голодающим хватит на шесть лет безбедной жизни. Говорю вам прямо: пойдете за мной, так я и поступлю! Если раб признает меня хозяином над господами, получит имя и деньги, свободный – землю и привилегии домовладельца. Зову в свидетели данного слова Плетущего Сети, известного своей прямотой и неподкупностью.
– Свидетельствую! – охотно подтвердил Руф.
– У советника Неро и его приспешников главный аргумент – гладиусы легионов, – Варрон украдкой перевел дух. – Не позволим себя запугать! Верные Пауку воины пусть снимут плащи и не багрят оружие кровью нодасов.
Среди присутствовавших на площади стражников наметилось оживление. Кто-то сбросил с плеч символ принадлежности к боевому братству и сотоварищи яростно ругали смельчаков за глупость. В защиту культистов из толпы полетели камни, которые с глухим звуком ударяли о скутумы новобранцев. В строю зазвучали команды обнажить клинки.
– Река всегда течет с возвышенности в низину, но человек не подчиняется руслу. Он волен выбирать, каким путем желает следовать! – страх Варрона давно испарился и он говорил с непоколебимой уверенностью. – Решайте, готовы ли вы сражаться за свет или молча покориться тьме? В моих жилах нет ихора, вместо него – лишь безграничная любовь к ближним! К каждому из вас!
В северной части площади кипел бой. Сомкнув щиты, стражники отбивались от нападок обозленной черни. Толпа перед храмом ликовала. Понтифекса и взысканца четверть часа купали в овациях.
Нереус лежал на животе в маленьком, отгороженном занавеской закутке и теребил пальцами свисающее с постели одеяло. Геллиец никак не мог уснуть. Причинами тому послужила и тянущая боль в спине, и жгучее волнение.
Раб провел здесь свыше недели, сначала не имея сил покинуть темную коморку, а затем из страха перед гневом господина. Островитянин помнил, как к нему приходил Хремет с двумя учениками. Врач давал наставления Элиэне, вызвавшейся ухаживать за Нереусом. Она кормила и лечила юношу, строго следуя рекомендациям эбиссинца. Женщине помогал немой старик, выполнявший в доме самую грязную работу.
От Элиэны геллиец узнал, что его собираются вскоре продать на торговую галеру, и принял это известие стоически. Он не просил Богов разжалобить сердце хозяина. Если за столько дней поморец не пришел и не позвал к себе, значит навсегда вычеркнул провинившегося невольника из своей жизни, отказавшись выслушать, будто и вправду избавился от испорченной вещи, которую именовал другом ради шутки.
Теперь геллиец многое бы отдал за возможность стать бесчувственной куклой. Он хорошо помнил, как оказался лишним в родной семье, и мучительно переживал новое расставание.
Глядя в залегшую по углам тьму, Нереус мысленно возвращался на виллу Морганов. Там все было по-другому… И Мэйо был другим. Островитянин никак не мог выбросить из головы пророческие речи Цитрина о синяках и шрамах. Пожив в столице, молодой нобиль, действительно, изменился до неузнаваемости. Он редко смеялся, взгляд утратил блеск, сердце ожесточилось.
«Мы обязаны сплотиться, защитить семью и, прежде всего, наследника сара…» – затухающими отголосками эха звучал из-под потолка баритон Читемо.
– Я пытался… – шептал в ответ геллиец. – Но не смог… И в этом самая тяжкая моя вина…
Вечером, когда Элиэна принесла ужин, Нереус поделился с ней своими планами:
– Завтра букцимарии. Хозяин не истребовал назад золотую серьгу, а значит, я – все еще его личный раб, и могу, с разрешения Богов, увидеть ниспосланного ими господина.
– Дурная мысль, – нахмурилась невольница. – Лучше оставайся здесь.
– Раны уже не вызывают опасений. Читемо вот-вот сошлет меня на корабль! Другой возможности поговорить с Мэйо не будет.
– Зачем вам говорить? От переживаний у него обострилась болезнь. Твое появление лишь растревожит и осердит господина.
– Я знаю, кто отравил Альтана. Это все подстроил эбиссинский царевич!
Резким движением Элиэна на миг зажала островитянину рот:
– Как только черный язык повернулся, сказать подобную гадость? Солнцеликий посол дважды сберег тебе жизнь: у позорных столбов и оплатив лечение.
– Что? Я думал, Мэйо позвал Хремета…
– Нет, царевич Сефу.
Геллиец подавленно смолк.
– Откажись от своей глупой затеи, – посоветовала невольница. – У молодого хозяина теперь новый личный раб – меченосец. Кажется, из ретиариев . Сар Макрин купил его в подарок сыну за очень большие деньги. Андроктонус старается угодить господину, помогает в лечении. Твои услуги более не нужны.
– Мэйо спрашивал обо мне?
– Ни разу.
Юноша опустил взгляд:
– Значит, все надежды напрасны. В чужом очаге не ворошат угли. Пожалуйста, скажи Читемо, что я здоров и гожусь для любой работы.
– Дай телу отдых до окончания месяца.
– Мне стыдно быть в доме нахлебником. Кусок не лезет в горло.
– Ешь, пока угощают. На галере вряд ли побалуют чем-то, кроме плесневелых лепешек и дешевого уксуса.
– Тем лучше, – геллиец решительно отставил тарелку. – Не придется долго грустить, вспоминая об утраченном.
– Лишь последний глупец торопится в царство Мерта.
– А кто перед тобой? Наивный дурак, решивший, будто поморский нобиль и вправду захочет водить дружбу с клейменым островитянином. Это даже звучит нелепо и смешно. Мы вместе росли, делились сокровенным… Клянусь Ведом, то мальчишеское единодушие я не променял бы и на сотню табунов. Но Мэйо посчитал, что конь ему дороже, чем много раз проверенный невольник, готовый для хозяина на все.
– Рабу лучше не думать о таких вещах. День прожит без боли – вот и славно. Постарайся заснуть, а утром я принесу тебе кусок праздничного пирога.
Элиэна ушла, погасив в комнате светильник, и Нереус остался лежать на жесткой лавке, мечтая поскорее провалиться в наполненный мраком сон, но тело отказывалось слушаться, пальцы безостановочно шевелились, сминая край одеяла…
Над морем громыхала гроза. При вспышках далеких молний дым пекарен и каупон Рон-Руана напоминал кусающих небо змей. Белые колоннады, днем словно венцы стянувшие широкие лбы холмов, теперь казались торчащими из земли клыками. Ветви старых вязов раскачивались и шумели, будто хотели предупредить об опасности тех ночных путников, что бесстрашно ныряли в мрачные, зловонные переулки.
Двое юношей в одинаковых серых накидках поднялись по лестнице возле хозяйственной пристройки и, ловко вскарабкавшись по перилам, забрались на крышу дома Читемо. Тот, кто лез первым, двигался по-кошачьи плавно, цепляясь за маленькие бортики черепицы и ставя ноги поперек плоских желобков. Таким образом он перемещался по наклонному ребру, укрываясь от ветра между двумя широкими скатами, и легко достиг конька, защищенного медной полосой.