Поставив вариться суп, он снова заглянул к ней. Она была беспокойной и раздражительной — то говорила разумно, то несла чепуху, соглашалась выпить глоток воды и отказывалась от следующего. Ее лоб и руки были горячи, как огонь. Он мог бы подумать, что наступает кризис, если бы все предшествующие дни не были пределом лихорадочного состояния убийственной слабости.
Он сделал все, что мог, и даже обтер ее отваром душистой руты и розмарина, который готовил ежедневно с тех самых пор, как в один из редких моментов просветления она ему самому велела растираться таким отваром, чтобы не заразиться. Она, казалось, неплохо разбиралась в вопросах врачевания, и, когда ему удавалось получить от нее какие-нибудь новые указания, он с готовностью их исполнял. Потом он оставил ее на полчаса, как делал каждый день, чтобы осторожно спуститься в каньон и, собрав все свое мужество, искупаться в ледяной реке, сбегающей с гор.
Чтобы укрепить свои силы, как она сказала, — и видит Бог, требовалась большая твердость характера, чтобы, раздевшись, войти в реку и вылить ведро студеной воды себе на голову. Его никогда не обвиняли в трусости, но эта простая на первый взгляд процедура была на грани того, что он мог вынести.
Но все же он ее проделывал. Главным образом потому, что ему совсем не хотелось умереть так, как умирала она.
Солнце осветило стены каньона к тому времени, как он заново завязал косичку и, дрожа от холода, натянул на себя рубашку и жилет. Он прошел вниз по течению реки, то и дело посвистывая, подзывая Немо. Он внимательно искал хоть какие-нибудь следы, все еще цепляясь за слабую надежду, что волк где-нибудь прячется, не вынося присутствия женщины в доме. Он не увидел ничего, что могло бы его успокоить. В конце концов, он поднялся по каньону по другой тропинке и вышел на дорогу, ведущую от деревни. Он внимательно смотрел под ноги в поисках свежих следов.
След, который он нашел, принадлежал не волку. На известковом карнизе над дорогой видны были царапины, словно кто-то взбирался на него. Следы привели его к небольшой расщелине, скрытой кустом можжевельника. В тени лежала плохо замаскированная дорожная сумка. Он вытянул ее, перевернул и расстегнул пряжки, обыскивая добычу с умением даваемым только опытом, и не испытывая никаких угрызений совести.
Изящно отделанная изнутри сумка хранила смятое шелковое платье и расшитые шелком туфельки цвета берлинское лазури, сложный орнамент которых изображал птичек. Под ним лежал корсет из кости, завернутый в коричневую саржу, и несколько пар белья из искусно вышитого тончайшего муслина.
Он вытащил одежду из сумки, развесив небрежно смятое платье на кусте, чтобы не испачкать его в пыли, а сам посмотрел, что еще было в сумке. Под слоем саржи лежал кожаный футляр, в котором находилось множество маленьких стеклянных баночек и бутылочек с лекарствами. На каждой была аккуратная этикетка: «Ветрогонный порошок», «Мозольная мазь», «Таблетки алтея» и тому подобное.
В серебряной чашке, завернутое в носовой платок, лежало жемчужное ожерелье. На самом дне находилась шкатулка с надписью «Помни обо мне», в которой на атласной обивке покоился расписной веер и лежали две золотые пряжки от туфель. Он сунул руку во внутренний карман сумки и резко отдернул ее с проклятиями, высасывая кровь из ранки на пальце. Открыв карман с большей осторожностью, он нашел в нем надежный нож для разрезания писем с гравировкой «Л.Г.С», заточенный так, что превратился в смертельное оружие, и очень прочную пилочку, с помощью которой его и наточили.
Больше в сумке ничего не было, за исключением кошелька с мелкими монетами и потрепанного альбома для рисования, с надписью: «Сильверинг, Нортумберленд, Ли Гейл Страхан». С.Т. открыл и его.
Переворачивая страницы, он начал слегка улыбаться. Яркие акварели были очаровательны. Они изображали забавные наивные сценки сельской жизни молодой девушки и ее семьи. Каждый рисунок имел название и комментарий, написанные чернилами. «Эмили падает с ослика! (Надо поработать над перспективой)»; «Эдуард Н. показывает хитрую машину Эмили, Анне и маме. Анна в обмороке (Лестница слишком широкая, а лица получились неплохо)»; «Бал в Хексхэме. Капитан Перри учит Анну танцевать»; «Застряли в грязи, Кастро очень зло лает на кучера Джона (Изучить пропорции задней ноги лошади)»; «Папа заснул в библиотеке после трудного дня — они с мамой обрезали розы»; «Праздник, праздник! Эмили, Ли и Кастро встречают папу и Эдуарда Н., возвращающихся с большим поленом, которое сожгут в сочельник»; «Владелец поместья лечит маленького поросенка, гоняясь за ним по всему двору. Анна и Ли наблюдают»; «Эмили падает с лестницы»; «Папа готовит воскресную проповедь»; «Эмили, Анна и Ли спасают котят! (Собака вышла очень плохо)».
Рисунок с изображением этого героического подвига запечатлел трех девочек в фартуках и капорах, палками и щетками отгоняющих нечто похожее на пятнистую свинью с клыками. С.Т. усмехнулся. На заднем плане, около грабель, пять клякс с ножками, вероятно, изображали подвергающихся опасности котят.
Между последней страницей и обложкой была сложенная вырезка из «Лондон Газетт». Он аккуратно развернул и разгладил ее.
«Именем короля» — так начинался длинный список разыскиваемых преступников. С.Т нашел свое имя в нижней его трети. «Называет себя Принцем Полуночи или, по-французски, Сеньор дю Минюи. Рост шесть футов, глаза зеленые, волосы каштановые с золотом, ведет себя как дворянин, отличные манеры, брови необычно загнуты кверху. Ездит на прекрасном черном жеребце высотой шестнадцать ладоней, без особых отметин. Тот, кто откроет местонахождение этого человека судьям Его Величества, получит в награду три фунта».
— Три фунта? — произнес в изумлении С.Т. — Только три проклятых фунта?
В дни его славы за него обещали двести фунтов, и его имя возглавляло такой перечень, когда он в последний раз видел его в руках ищеек магистрата. Неудивительно, что его никто не беспокоит в этом медвежьем углу — Коль дю Нуар.
Три фунта. Какая жалость.
Он засунул альбом обратно в сумку и встал. Все еще осторожно шевеля пораненным пальцем, он сложил платье, засунул его в сумку и, взвалив ее на плечо, покачал головой в удивлении, что такая хрупкая, хорошо воспитанная девушка из порядочной семьи умудрилась пересечь пол-Англии и всю Францию.
Одна. В поисках его.
К ночи он сумел влить в нее с ложки две миски супа. В полубреду она то слабо проклинала его, то звала на помощь родителей, а потом ей стало хуже, силы ее иссякли, она уснула. Временами он долго смотрел на кровать, чтобы убедиться, что она дышит.
Уж пусть она умрет, и все кончится. Он сидел в неярком свете камина, опираясь головой на каменную стену, и ждал. Он вдруг осознал, что ему придется хоронить ее. Он попытался представить место, в котором это можно сделать, — Боже, в каком угодно, только не там, где придется проходить — этого ему не вынести. Он подумал, как будет жить в замке, совсем один, без Немо — и почувствовал, что в душе его зияет черная пропасть отчаяния.
Он встал и вытер девушке лоб. Она не проснулась, даже не шевельнулась, и он в панике смотрел на нее, пока наконец не увидел, как слабо вздымается и опадает ее грудь.
Сейчас, в теплом свете горящих поленьев, лицо спящей девушки казалось мягче. Более человечным. Он мог себе представить, как она улыбается. Он подумал о шелковом платье и туфельках, увидел мысленно гостиную в доме обеспеченных людей, серебряный чайный сервиз и ее среди всего этого…
С.Т. знал эти гостиные. И знал их обитательниц. Очень близко знал. Их смелости могло хватить на рандеву в темном саду, на флирт в беседке или под сводами лестницы. Однажды у него было чрезвычайно опасное — и пылкое — свидание прямо под строительными лесами в огромной зале, и запах стружек и штукатурки связывался у него с тех пор со сладковатым ароматом пудры и нежной кожей. Дама была готова оставить ради него своего достойного супруга, она заявляла, что у нее хватит смелости и на это, но С.Т. не мог бы представить ее проделавшую путь в одиночестве от севера Англии до Прованса. Пылкая дама не оставила даже записки, когда вышеназванный супруг вернулся, чтобы положить конец ее бесстрашию и забрать ее домой.