Ли молчала. Она следила за ним, глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.
— Думаешь, никто не догадался? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Пари, — пробормотал он. — Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился в деревянных панелях.
— Ты много пил? — спросила она мягко, — может быть…
— Если бы так! Нет, я выпил каплю бренди. Если бы я напился… — яростно добавил он, — может, тогда мне было бы все равно.
Она отошла на несколько футов, вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…
— Я не смогу ездить верхом, — сказал он с каким-то отчаянным удивлением.
— Мы найдем врача, — она говорила твердым спокойным голосом. — Мы вылечим тебя.
Если ему было, что сказать, то он ответил бы про себя. Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мекал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.
— Где Немо? — спросила она.
— На весь день заперт в стойле. Я не могу позволить ему бродить по парку.
— Может пойдем и возьмем его.
— Сейчас? — он фыркнул. — Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестно идущем тебе бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.
Ее глаза привыкли к темноте, она видела силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.
— Я действительно твоя любовь? — спросила она. Слабый свет из двери упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.
— Я прошу тебя, не смейся надо мной, — сказал он, — не сейчас, прошу тебя.
— Я не смеюсь над тобой, — она замолчала и робко добавила. — Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?
Он отвернулся.
— Легкое затмение, — пробормотал он. — Не обращай внимания.
Ее застенчивая улыбка исчезла.
— Не обращать внимания? — неуверенно спросила она. Он стоял молча.
Слабый огонек счастья, который рос в ее сердце с тех пор, как она увидела его, стоящим на галерее, стал гаснуть.
— Не обращать внимания? — повторила она пересохшим горлом.
Он отвернулся от нее. Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.
— Ты забыл обо всем? — робко спросила она.
Он дернулся от нее в сторону, тень — на фоне тени.
— Я не могу, — внезапно прорычал он, — я не достоин счастья!
Ли набрала в грудь воздуха. Она встала.
— Значит, я была права все время, — холодно сказала она. — Твое представление о любви, привязанностях — это не более чем галантные слова и животная страсть, ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.
— Нет, — прошептал он, — это неправда.
Ее голос дрожал.
— Тогда скажи мне, зачем? Скажи мне, зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты, мол, вне закона. Только бессердечное равнодушие.
— Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!
— Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты так был занят, изображая принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями, — она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. — Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?
— О, нет… не всегда, — мягко сказал он.
— Неужели. Они ведь вас скоро забудут.
— Да, они забудут, — в его тихом голосе звучали саркастические ноты.
Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.
— Я не забуду, — сказала она.
Он коснулся ее, его рука легла на изгиб ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.
— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.
Она прикусила губу и повернулась к нему.
— Этого мало. Такое жалкое обещаньице.
Он опустил руку.
— А чего тебе хочется? — горько сказал он. — Сеньора де Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?
— Себя.
— Меня! — закричал он, и эхо прозвучало во дворе. — Что такое я? — он отпустил колонну, затем прислонился к мрамору спиною, раскинув ладони и приложив щеку к камню. — Я сам себя изобрел. Я сделал маску, я изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя. — Ли стояла молча.
— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? — он рассмеялся, глухой звук в пустом дворе. — Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.
— Я не понимаю, — мучительно спросила она.
— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это, Солнышко, все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял, — он прижался лбом к колонне. — Будь ты проклята, Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком, слишком поздно.
Она стояла, сложив руки. Ее трясло.
— Слишком поздно? Для чего?
— Посмотри на меня, — он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! — орал он в небо. — Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…
— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.
Он нахмурился.
— Я уйду в море. Однажды это сработало. — Он недовольно фыркнул. — Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?
С хриплым злым смешком он ударил плечом о колонну и снова встал, прислонившись к ней.
— Это не имеет значения, — сказала она напряженно, — все это не имеет значения.
— Для меня имеет, — непреклонно ответил он. Ли почувствовала, как на нее наплывает чувство бессилия, она беспомощно тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.
— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?
Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.
— Разве это гордость? — голос его изменился. Она едва могла его расслышать, таким мягким он стал. — Я хотел дать тебе лучшего себя, — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.
В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.
— Монсеньор, — прошептала она. — Ты не знаешь, что в тебе лучшее.
Он поднял руку и потер ухо, блонды покачивались бледным фонтаном вокруг его запястья.
— Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, — сказал он горестно. — Не могу их никак удержать.
Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.
— Храбрость — это добродетель, разве нет?
Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.
— Одна из самых болезненных, — ответил он.
— Странно, — сказала она, — почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?
— Не знаю, — казалось, он был в замешательстве. — Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.
Она рассмеялась беспомощным смехом.
— Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.
Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки — менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.
— Ты вообще-то любишь меня или нет? — внезапно спросила она.