Люк с показным аппетитом принялся уплетать «сладкие хлебцы».
— Мама, это восхитительно, — заключил он. — Ничего вкуснее я в жизни не пробовал.
Я осторожно откусил кусочек. Как ни странно, французская экзотика оказалась вполне приемлемой.
— Замечательно, мама, — похвалил я. — Просто сказка.
— Том прав, — согласилась Саванна. — Потрясающе… Папа, не переживай. Я тебе мигом поджарю ваху[98].
— Даже глупый пес не стал лопать вашу сказку, — пробубнил отец, чувствуя, что мы объединяемся против него.
— Джуп питается только чем-то, что из консервной банки, — объяснил отцу Люк.
— Люк, что за нелепую фразу ты построил? — отчитала его мать. — В таких случаях говорят не «чем-то», а «тем». Запоминай правильные обороты речи, пока они не войдут у тебя в привычку.
— Может, нам угостить папу банкой «Алпо»?[99] — предложила Саванна.
— Пусть подерутся с Джупом за порцию, — ухмыльнулся я.
Если бы в тот момент мать подала нам конский навоз в белом вине, мы бы и им восторгались, расхваливая тонкий вкус. Это была часть негласного и весьма сложного этического кодекса, заставлявшего нас бросаться на защиту матери всякий раз, когда отец совершал вылазку против ее достоинства и задевал ее лучшие чувства. Какими бы здравыми ни были отцовские доводы, у Генри Винго не получалось разрушить свой образ грубого и опасного человека. Это злило его и отдаляло от нас, но такова была закрепленная за ним роль.
Отец медленно обвел нас взглядом — своих детей, весело поедающих французский изыск. Это был тихий бунт против главы семьи.
— Да, Лила, ты отлично сумела настроить детей против меня. Получается, я один здесь — большое бревно.
— Пап, ну что тебе стоит быть повежливее? — осторожно произнес Люк. — Мама столько сил потратила на этот ужин.
— Молчи, болтун. Я трачу еще больше сил, чтобы ей было на что все это покупать. Смею вам напомнить, что кормильцем в семье являюсь я. И я не стану есть всякую дрянь, сляпанную из журналов. Если мне не нравится ужин, я имею полное право называть вещи своими именами.
— Но ведь можно высказать недовольство помягче, — ядовито заметила Саванна. — Ты же умеешь, когда захочешь.
— Заткнись, — потребовал отец.
— У меня есть право выражать свое мнение, — с полным ртом сообщила Саванна. — Мы живем в Америке, и я — американская гражданка. А вот затыкать мне рот никто не вправе.
— Говорю тебе, заткнись, — повторил отец.
— Слушай отца. Он большой, сильный и смелый, — совершенно некстати вмешалась мать.
— Перестань болтать, Лила, приготовь лучше нормальную еду, — велел отец. — Немедленно. Я работал весь день и имею право на съедобный ужин.
— Да успокойся ты, папа, — примирительно сказал Люк, но голос его звучал напряженно.
Отец ударил брата по губам. Люк оторопел от удивления, затем уткнулся в тарелку.
— Приготовь мне мяса, — приказал матери отец. — Меня устроит любое, какое есть. Я научу свою семью уважать ее кормильца.
— Как ты, Люк? — спросила мать.
— Все нормально, мам. В полном порядке.
— У нас осталось немного вчерашнего рагу. И рис. Сейчас все разогрею, Генри.
— Мама, я тебе помогу, — заявила Саванна.
— И я тоже, — подхватил я, отодвигая стул.
За столом остались отец и Люк.
Я ретировался в кухню, поскольку жизненный опыт научил меня: если отец взорвался, лучше скрыться с его глаз как можно скорее.
— Том, покроши лук, — дала мне задание мать. — А ты, Саванна, пожалуйста, достань рис. Он в холодильнике, в прикрытой тарелке.
— Я так тебе сочувствую, мама, — призналась Саванна, открывая дверцу холодильника.
— Сочувствуешь? Не надо мне сочувствовать. Я сама выбрала такую жизнь. Жизнь, которую заслуживаю.
Мать заглянула в кладовку, где хранились консервы, и вышла оттуда с банкой собачьей еды. Не обращая внимания на наши удивленные лица, она положила на сковородку кусок сливочного масла и лук.
— Том, прошу тебя, добавь еще одну луковицу, — попросила мать, когда в кухне запахло жареным луком. — И пожалуйста, очисти две дольки чеснока.