— Это ты, мама? Вот уж не ожидал.
— Я в Нью-Йорке. Хочу взять такси и приехать к тебе. Нам надо поговорить.
— Нет! — вырвалось у меня. — Не торопись, мама. Я тут затеял ремонт. Вокруг — сплошной беспорядок. Я только встал и даже одеться не успел.
— Я твоя мать, и мне все равно, одет ты или нет.
— С какой целью ты в Нью-Йорке?
— Хочу встретиться с психиатром Саванны.
— Боже. Ты хочешь встретиться с психиатром Саванны? — специально повторил я, чтобы Сьюзен слышала.
— Пусть немного подождет, пока я натяну колготки, — донесся из кухни голос Сьюзен.
— Мам, но ведь сегодня воскресенье. Здешние психиатры на выходные разъезжаются по своим загородным домам. Сегодня ты не найдешь в Нью-Йорке ни одного психиатра.
— Прошу прощения, сэр, — прошептала Сьюзен. — Один психиатр стоит перед вами.
— Том, я хочу побеседовать с тобой сегодня же, — продолжала мать. — К тому же мне очень любопытно взглянуть на жилище Саванны. Я у нее ни разу не была.
— Мама, дай мне полчаса, я хоть немного приведу это жилище в порядок.
— Не надо никаких лишних хлопот.
Во входную дверь постучали.
— Пока, мама. Жду тебя через полчаса.
Сьюзен уже открыла дверь. На пороге стоял Эдди, держа в руках пакет со свежими круассанами.
— Привет, Салли! Я Эдди Детревилл, сосед Саванны. Много слышал о вас от Саванны и Тома.
— Привет, Эдди. Только меня зовут Сьюзен.
Я повесил пикающую трубку.
— Том, вы меня слышите? Ничто не вызывает у меня такой ненависти, как эта дешевая гетеросексуальность, — заявил Эдди.
Войдя в квартиру, мать приложилась к моей щеке и тут же повела носом.
— Пахнет женскими духами, — заметила она.
— В соседней квартире живет гомосексуалист. Как раз перед тобой заходил. Просил одолжить ему сахарного песку.
— Но при чем тут женские духи? — недоверчиво осведомилась мать.
— При том. Надо знать гомосексуалистов, мама. Они поливают себя духами пуще любой женщины. А еще им почему-то нравятся афганские борзые.
— Я понимаю, насколько тебе противно видеть меня в Нью-Йорке, — сказала мать.
— Совсем наоборот, — торопливо возразил я, довольный, что мы отошли от темы запахов. — Когда я услышал эту ошеломляющую новость, мне захотелось выбежать на улицу и танцевать от радости. Сделать тебе омлет?
— Я уже завтракала в «Сент-Реджис»[174], — сообщила она.
Я пошел на кухню приготовить матери чашку кофе.
— Твой муж тоже приехал? — спросил я из кухни. — Или он занят покупкой островов Индонезийского архипелага?
— Он знал, что ты не захочешь его принять, потому остался в гостинице.
— Проницательный человек, — усмехнулся я, неся кофе. — Умеет заглянуть мне прямо в душу.
— Сколько еще ты собираешься мстить ему за чужие грехи? Уж если на то пошло, это я виновата, а не он… Кстати, вкусный кофе.
— Возможно, я прощу твоего мужа, когда он будет лежать на смертном одре, — пообещал я. — Я всех прощу на их смертных одрах.
— Даже меня? — уточнила мать.
— Тебя я давно простил.
— Нет, Том. Все эти годы ты отвратительно себя со мной вел. Ты и сейчас настолько сердит на меня, что даже глаза отводишь.
— Я, мама, сердит не только на тебя. Я сердит глобально. Охвачен титанической всепоглощающей злостью на всех обитателей планеты.
— Зря я рожала детей, — вздохнула мать. — Делаешь для них все, жертвуешь всей своей жизнью ради их благополучия, а они ополчаются против тебя. Лучше бы мне в двенадцать лет перевязали маточные трубы. Теперь я дала бы этот совет любой девушке.
— Каждый раз, когда мы встречаемся, ты смотришь на меня так, словно хочешь найти врача, который проникнет в прошлое и сделает там запоздалый аборт. — Я приложил к лицу ладони. — Давай не будем болтать о пустяках. Объясни лучше, какая чудовищная причина привела тебя в Нью-Йорк? По какому кругу ада ты намерена прогнать меня на этот раз?
— Том, ты слышишь свои слова? Кто научил тебя быть таким жестоким?
— Ты, мама. А еще ты подала мне пример, как испытывать нежные чувства к человеку, который целиком ломает твою жизнь.
— Это, надо понимать, должно обрадовать материнское сердце. Ты каждой своей фразой намеренно стараешься причинить мне боль.
— Мой единственный способ защиты от тебя, мама. Лучшее оружие в наших с тобой стычках — предельная честность. Хотя она сильно горчит.
— Тебе, наверное, наплевать, когда я признаюсь, что люблю своих детей больше всего на свете. Или ты мне не веришь?
— Верю, мама. Иначе задушил бы тебя голыми руками.