Наступил февраль того же трагического года. В голых залах Лувра стало чуть более уютно, чем в предыдущие месяцы. Но во дворце царила паника, слуги все знали, Анна тоже, однако никто не осмеливался поставить в известность королеву: она оставалась в неведении.
Генриетта-Мария последнее время чувствовала себя подавленно, но все-таки решила до конца сохранять надежду.
– Я часто думаю, почему нет никаких известий, – говорила она тем, кто окружал ее. – Но это и хорошо. Я знаю, люди любят короля, моего мужа. Возможно, он уже освобожден из заключения. О, как это несправедливо, что он должен томиться в тюрьме. Такой славный!.. Такой благородный!.. Лучший из мужей. Ни у одного из детей никогда не было более любящего отца. Как мы могли быть счастливы!
К середине февраля она уже не могла больше ждать. Раз Поль де Гонди выказал ей свое расположение, он не сможет отказать в такой мелочи. Она попросит послать человека в Сен-Жермен, где, конечно же, что-нибудь известно о муже. Когда она поделилась замыслом с прислугой, все поняли, что больше не смогут утаивать правду.
Анна попросила лорда Джермина, доверенного советника королевы, сообщить Генриетте-Марии трагичную новость.
– Потому что у вас получится лучше, чем у любого из нас, – сказала она. – Вы лучше представляете, как можно ее утешить.
Лорд вошел в покои Генриетты-Марии. С ней уже были маленькая принцесса, Анна Мортон и отец Сиприен. Джермин опустился на колени перед королевой.
– У вас новости из Англии? – оживленно спросила она.
Он поднял лицо, губы его дрожали, и она все поняла еще до того, как он заговорил. Ее глаза беззвучно молили ничего не говорить, не произносить роковых слов.
– Мадам, четырнадцатого января король, ваш муж, был казнен…
Она не проронила ни слова.
– Мадам… – Голос Джермина прервался рыданиями. – Мадам… Многие лета королю Карлу I!.. Да здравствует король Карл II!
Королева по-прежнему молчала. Анна легонько подтолкнула к матери маленькую принцессу. Королева судорожно прижала к себе дочь; она по-прежнему смотрела перед собой невидящим взором и не произносила ни слова.
Маленькая принцесса недоумевала. Ей было пять лет, она жила в огромном дворце Лувра; но обширные залы пустовали, а на улицах шла война. Она не могла понять причину порывистых объятий матери, ее бесконечных слез, ее бессвязных – как ей казалось – причитаний. Мать изменилась. Она облачилась в траур, беспрестанно плакала, называла себя несчастнейшей из королев, и маленькая принцесса плакала вместе с ней, хотя и не понимала причины собственных слез.
– Ах, как хорошо ты делаешь, что плачешь! – говорила королева. – Знаешь, если бы не ты, меня бы давно здесь не было. Мое место – в монастыре кармелиток; там я жажду найти приют, чтобы в молитве обрести силу вынести бремя этой жизни. Ах, моя малышка, я молюсь о том, чтобы тебе не довелось мучиться сомнениями, как твоей бедной матери. Найдется много людей, кто скажет, что это я довела короля до этого, его, славного и благородного человека! Скажут, что если бы он семь лет назад не попытался арестовать пятерых членов парламента, гражданскую войну можно было бы предотвратить. Я тогда настояла, чтобы он сделал это. Мне не верилось, что кто-то посмеет настолько противиться воле короля, что пойдет на развязывание войны. Я полагала, что мы можем править и без парламента. О, моя маленькая Генриетта, неужели это я, так любившая его, привела его на эшафот?
Генриетта не знала, что отвечать; она могла только взять свой платочек и вытереть слезы с маминых глаз.
И теперь, когда мать уехала в монастырь, она почувствовала лишь облегчение. Ее оставили на попечение Анны Мортон и отца Сиприена. Но эти двое все больше порождали в ней тревогу; их наставления часто противоречили друг другу. Она смутно сознавала, что между ними идет некая скрытая борьба, и триумф одного огорчал другого; в некотором смысле ее вовлекли в своеобразные военные действия.
– Как бы я хотела, чтобы приехал брат, – часто говорила она самой себе. – Все было бы хорошо, будь он здесь.
Она постоянно думала о нем; он всегда был добрый и любящий, он такой большой и умный, и все же не настолько большой и умный, чтобы за словами забывать о самой малышке.
И вот однажды Чарлз приехал в Лувр.
Он вырос с тех пор, как они виделись в последний раз. Теперь ее брат был молодым человеком девятнадцати лет. Но хоть он и стал на голову выше, волосы его были такие же черные, а глаза – такие же смеющиеся.
Когда Чарлз вошел в покои принцессы, леди Мортон и отец Сиприен пали ниц перед ним, а Генриетта подбежала и крепко обняла брата.
– Дитя мое, – неодобрительно сказала Анна, – ты забыла о знаках уважения к его величеству.
– Но это же Чарлз! – воскликнула девочка.
– Иди сюда и слушай. Тебе следует опуститься перед ним на колени. Он прежде всего твой король… А уж потом брат.
– Я король-бедняк, Минетта, – усмехнулся Чарлз, подбрасывая ее вверх. – Король без королевства, и в то же время любящий брат. Кого из нас ты выберешь?
Она не поняла его, да и не было нужды понимать, она знала, что он любит ее, об этом сказали его счастливые глаза, об этом сказали его ласковые руки.
Мать, прослышав о приезде сына, оставила монастырь и вернулась в Лувр. Горячо обняв его, она заплакала и заявила, что стала несчастнейшей из королев.
– Я ничего больше не жду от жизни. Я потеряла не только корону, но также мужа и друга. Мне не хватит жизни, чтобы выплакать все слезы по этому человеку – такому мудрому, справедливому, достойному любви.
Юный король улыбнулся своей обычной меланхолической улыбкой.
– В слезах проку нет, мама, – сказал он. – Мы должны смотреть вперед, как он того желал. Мы еще возьмем верх.
– Да, мой мальчик, да, мой Чарлз, мой король. Прослышав, что английский король в Лувре, королева-мать Франции пригласила его присоединиться к ее дворцу в Сен-Жермене.
– Я предостерегала королеву Анну, – сказала Генриетта-Мария, – ведь мой муж лишился короны и жизни оттого, что никогда не знал всей правды, и умоляла ее внять советчикам, пока не поздно, пока корону Франции не постигла участь английской короны.
Чарлз печально улыбнулся.
– Трудно учиться даже на своих ошибках, мама, не говоря об ошибках других.
Мать грустно улыбнулась в ответ. Даже когда Чарлз был еще ребенком, некрасивым, нескладным маленьким мальчиком, она чувствовала, что сын умнее ее. Теперь она надеялась, что не ошиблась. Ведь ему предстояло бороться за возвращение трона.
Генриетта-Мария слышала, что на этот счет уже строятся какие-то планы, поэтому вскоре Чарлз должен вернуться в Шотландию, где сможет рассчитывать на поддержку в случае выступления против Англии.
– Да будет с тобой Бог, мой дорогой сын, – сказала она. – Тебе понадобится его помощь.
– Это правда, мама, – ответил он, – но лучше умереть в бою, чем влачить жизнь в постыдном бездействии.
– До меня дошли сплетни о твоей жизни в Гааге.
– О нашей семье всегда ходили сплетни, мама.
– Речь шла о молодой женщине по имени Люси Уотер. Ты слышал о существовании такой?
– Да, мама, мы знакомы.
– Говорят, она глупа… хотя и красива.
– Не сомневаюсь, что авторы таких суждений весьма часто бывают глупы, и никогда – красивы.
– Чарлз! На этот раз с тобой говорит мать, которая наказывала тебя в детстве, когда ты не хотел принимать слабительного! Он нахмурился.
– То было лекарство, мама, оно никому не может понравиться. Люси не имеет отношения к слабительному.
– Женщина легкого поведения… всегда готовая оказать услугу своими ласками. Понимаю…
– А ты хотела, чтобы мне были по душе скупые на ласки женщины?
– Ты больше не мальчик, Чарлз. Ты – король.
– Это правда, мама, я король. Надеюсь, ты не хочешь сделать из меня монаха? Пойдем. Нужно приготовиться к отъезду в Сен-Жермен. Толпы на улицах распалены и готовы на все. Но не бойся, я смогу вас защитить. Я должен сказать Минетте, что мы уезжаем.