Поднявшееся светило брызнуло по серости камней, белизне домов, зелени деревьев живым светом. Остров задышал светлой радостью. Включились громкоговорители "Хамсина". Хриплый простуженный баритон пресс-службы монотонно повествовал о Ханга-Роа.
- ...Примерно тысяча жителей... Дом губернатора, главного официального лица, реализующего функции государства... Озеленение, как и на всем острове, делается по инициативе и на средства компании "Тангароа"...
Ко времени их приближения к деревне население "Хамсина" проснулось, свершило утренний туалет, позавтракало, протрезвело, похмелилось. Некоторые уже выходили на палубы, недоверчиво оглядывая раскинувшуюся перед ними красочную картину.
А картина оживала. Аборигены Ханга-Роа, взбудораженные появлением у берега шумного громадного корабля, собирались группами между статуями великанов, оживленно обсуждая происходящее. Рядом с идолами туземцы казались лилипутами, сошедшими со страниц свифтовского "Гулливера".
За долиной, в которой разместилась деревня, протянулась цепь серо-зеленых холмов, скрывающая глубины острова.
Селение осталось позади. Опять острые скалы по-над берегом, напоминающие башни европейских средневековых бастионов, а между ними, - серые изваяния и лопасти ветряков. Неподвижный безрадостный вид. Контраст с только что виденным оазисом омрачал. В эти места озеленяющая добрая рука "Тангароа" не добралась.
Обогнув мыс, "Хамсин" повернул на восток. Через полчаса открылось красивейшее место - долина Анакена, известная как долина Королей.
Вздох восхищения, первый за многие дни, пронесся по палубам, заполненным туристами.
Залив Анакена, объяснил простуженный баритон, за последний год превратился в уютную бухту: с обеих сторон в море протянулись дуги насыпных ограждений-волноломов. Посредине оставили небольшой проход. "Хамсин" вошел в бухту. В отличие от глубинно-синей воды открытого моря, ее зеркало выглядело светло-голубым, спокойно-цивилизованным. Ожидание девственности природы острова Пасхи не оправдалось.
С лязгом и грохотом освободились цепи якорей "Хамсина" и он застыл на внешнем рейде.
Двухмильную подкову залива окаймляла золотая песчаная полоса, с правой стороны усыпанная цветными пятнами громадных солнцезащитных зонтов, лежанок, прочего оборудования для организованного отдыха. Единственный на острове пляж ждал гостей. С левой стороны залива у трех причалов застыли яхты и множество камышовых лодок. Берег за песчаной полосой поднимался в глубь острова тремя террасами-ступенями гигантской лестницы. У подножия ближней террасы на длинном флагштоке развевался государственный флаг Чили, на ступенях застыли исполины, будто остановленные заклятием в движении из глубин моря к какой-то своей цели на земле пушкинские богатыри...
Вернувшаяся из детства сказка всколыхнула в Тайменеве нечто могучее, сродни сверхчеловеческим масштабам, царящим на маленьком одиноком острове в океане. И как-то так получилось, что он единым взглядом окинул свою жизнь: прожитое, настоящее и еще несвершившееся.
И страх вдруг охватил его: будто вся его прошлая жизнь, так долго и трудно творимая, лишь недавно достигшая размеренности и спокойствия, ушла безвозвратно, насовсем отделилась от текущей минуты. А будущее абсолютно неопределенно, все его прежние желания, все твердо намеченные линии судьбы, - всего как и не бывало. А на их месте - ничего, пустота!
Когда первый страх, ничем не обусловленный, аморфный и бессодержательный, прошел, Николай осознал, что дорога его жизни круто поворачивает в сторону. И даже не осознание то было, а нечто тихое и уверенное, как подсказка друга на школьном уроке, даже как неопровержимое откровение пророка.
Тут же образ-иллюстрация отразил его мысль: дорогу жизни перегородила глухая неразрушимая стена, спаянная из неподъемных блоков несокрушимой волей волшебника с той стороны стены. А справа и слева, - густой непроницаемый туман, таящий новые пути, ведущие в неизвестность. Из них неизвестно каким способом предстоит выбрать свой.
И уже состоявшаяся часть личной биографии представилась Тайменеву описанием жизни чужого, полузнакомого человека.
А на поверхности стены, остановившей жизненный пробег Тайменева, продолжал отражаться кипящий суетой мир, не замечающий потрясения, какое он вызвал в одном-единственном пассажире из тысячи.