Позже я тщательно обдумал этот опыт, и пришел к выводу, что в самый начальный момент своего появления жизнь более всего свободна от частных деталей, в этот момент еще нет связи с внешним миром, нет частных внутрених ощущений - голода, жажды, иного дискомфорта, нет ничего в самый первый момент, кроме ощущения самого факта существования, и этот факт существования-то и приносит беспокойство, потому что его нельзя оставить без внимания, с ним необходимо что-то делать, и в этом как раз и заключается основа жизни - надо что-то делать, чтобы жизнь продолжалась, а что делать, жизнь подскажет в один из следующих моментов.
Именно это ощущение изначальности данного ощущения сразу по двум параметрам - по времени его возникновения и по "глубине залегания" - позволяет назвать его первичным, ибо это то самое первое, что чувствует только что пробудившаяся жизнь, и то самое последнее, что перестает чувствовать жизнь угасающая. Таким образом, первичное беспокойство - это самое простое и абстрактное ощущение жизни из всех существующих ощущений. Жизнь продолжается, пока существует первичное беспокойство, этот первоначальный и универсальный генератор, запускающий жизненные процессы. Жизнь угасает тогда, когда пропадает первичное беспокойство. В момент его исчезновения наступает небытие, то есть, смерть.
Таким образом, я понял природу и функцию первичного беспокойства и субстантивировал с его помощью одно из самых важных следствий принципа жирового тела. Следуя логике, взятой из принципа жирового тела, в человеческом организме обязательно должен существовать механизм, который определяет, на каком этапе остановить главный жизненный генератор, то есть, когда следует угасить первичное беспокойство, и который выключает первичное беспокойство в момент такой необходимости. Только в этом случае смерть можно считать не насильственной, а естественной, то есть, не тогда, когда ломаются системы жизнеобеспечения организма - сердечно-сосудистая, нервная и так далее - и жизнь мечется в агонии и не желает угасать до последнего момента, а когда жизнь заканчивает свою программу штатно, как компьютерное приложение, после чего жизненный генератор останавливается, и тогда смерть спокойно выключает в необходимом порядке все системы жизнеобеспечения одну за другой, после того как первичного беспокойства уже не существует.
Грубо говоря, все должно происходить как в офисе, в котором электрик обесточивает в здании электросеть, выключая рубильники, когда все, находившиеся в здании, уже заблаговременно его покинули, и остановка всех систем уже не может никому причинить никаких неудобств.
7. Бутылка муската.
С тех пор как впервые возникло первичное беспокойство, вслед за которым появился мой внутренний и наружный мир, я был занят, в основном, исследованием мира вещей в наружном мире и мира идей во внутреннем мире. Но с какого-то момента я понял, что я всю жизнь пренебрегал изучением мира чувств, также находящихся во внутреннем мире. Дело в том, что я длительное время не мог научиться дистанцироваться от собственных эмоций по своему желанию, и это неумение не давало мне возможности изучать свой мир чувств спокойно и беспристрастно, а пристрастное внимание к нему было для меня чересчур болезненным. Впрочем, пристрастность и болезненность - обычное состояние философа. Философ потому и философ, что он умеет чувствовать абстрактную боль, тогда как обычные люди, не философы, умеют чувствовать только боль конкретную. Можно сказать, что философия построена скорее на боли, чем на мудрости, потому что для философа мудрость есть единственное средство если не преодолеть свою боль, то хотя бы защититься от этой боли, возвысившись над ней. Боль, таким образом, является первичным позывом и стимулом к получению мудрости, то есть защиты от этой боли. Те, кто этой боли не испытывает, не испытывают и потребности в защите, и поэтому философия им не нужна.
Философ может замаскировать свою боль академизмом или утонченностью интеллектуальных построений, как Декарт, Гегель, Лейбниц или Шелли. Он может более открыто выказывать свою пристрастность как Монтень или Шопенгауер, но суть от этого не меняется. Абстрактная боль, боль по смыслу всех вещей и месту человека среди них, остается фундаментом всей конструкции, в которой стены и крыша существуют постольку, поскольку существует фундамент. Те же, у кого причиной философствования является не боль, а тщеславие или стремление властвовать над умами и подчинить себе людей - это уже не философы, а самые мерзкие и отвратительные типы политиков, маскирующиеся под философов, из которых особое отвращение у меня всегда вызывал Карл Маркс и те, кого изображают рядом с ним на кумачовых полотнах.
Между тем, мой мир чувств со времени своего первоначального появления усложнился невероятно. Я насчитывал множество различных видов беспокойства, несколько отличающихся друг от друга видов страхов и тревог, капризное чувство неудовлетворенности, чувства любопытства, восторга, томления, нетерпения, азарта, пресыщения, брезгливости, множество различных видов желания и соответствующих видов удовольствия от удовлетворения этих желаний, а также несколько видов гнева, скорби, тоски, печали, грусти, приязни и неприязни, наслаждения прекрасным, ненависти и любви и их странных смесей - да что там, всего не перечесть!
Все эти ощущения развертывались в моем внутреннем мире, влияли на мое тело, заставляя его то дрожать от гнева или от желания, то собираться в комок мышц от ненависти, то расслабляться от грусти и печали. Со временем, точнее, с возрастом, во мне постепенно поселился наблюдатель, который спокойно и холодно наблюдал за моими эмоциями со стороны, нисколько не сопереживая, но при этом тщательно фиксируя все мои чувства, а также и то, что их вызвало.
Этот наблюдатель сохранял все мои чувства в своей безжалостно цепкой памяти, так что я потом легко мог пользоваться плодами его кропотливой работы. Но странное дело: в момент переживания самих чувств наблюдатель холодно делал свою работу, и тем нередко удерживал меня от эмоционального взрыва, зато впоследствии, при воспоминании об этих чувствах (и разумеется, о том, что их вызвало), я уже не мог найти внутри себя эту холодную, несопереживающую часть себя, которая помогла бы мне совладать с моими чувствами. Поэтому, в определенной мере для меня воспоминания о чувствах были тяжелее, чем вновь возникающие чувства сами по себе. Без этого холодного, серьезного, чуть ироничного наблюдателя я становился беспомощной жертвой собственных чувств, причем не актуальных, а давно прошедших. Именно по этой причине я всегда жил и продолжаю жить будущим и не люблю без нужды вспоминать о прошлом.
Впрочем, еще позже, опять таки с возрастом, я придумал чрезвычайно эффективное средство от таких тягостных воспоминаний. Я назвал это средство "Универсальный успокоитель Алексея Борщевского" и пользовался им, когда воспоминания вгоняли меня в тоску, в гнев или в печаль. Пользоваться Универсальным успокоителем оказалось чрезвычайно легко и удобно. Надо было просто о нем подумать, и при этом не думать ни о чем другом кроме Успокоителя в течение по крайней мере пяти или семи дыхательных циклов. За это время волна тягостных чувств успевала схлынуть, и я вздыхал с облегчением. Я никогда не думал о том, как устроен Универсальный успокоитель, потому что боялся, что можно повредить его работе слишком пристальным и неуместным вниманием. Таким образом, Универсальный успокоитель дал мне возможность более глубоко и безопасно изучать мой внутренний мир, но при этом сам создал в этом внутреннем мире маленький заповедный уголок, в котором охота за чувствами и представлениями была строго запрещена.
Несмотря на тесную взаимосвязь самих по себе чувств, телесных проявлений и внешних событий, я почему-то всегда предпочитал рассматривать пространство, в котором происходят коллизии чувств, как некое отдельное специальное вместилище, предназначенное для помещения внутри себя явлений эмоциональной жизни. Без сомнения, это пространство было каким-то образом связано с восприятием и памятью, в результате работы которых оно наполнялось своим эмоциональным содержимым. Кроме того, процесс мышления и порожденные этим процессом мысли также весьма сильно влияли на то, какие чувства появлялись в этом пространстве.