Приезжие раскатывали повсюду в мягких креслах на резиновых надутых колесах, называемых рикшами. Китайцев, которые их тащили, называли «мальчиками», хотя они были мужчинами и выглядели намного старше своего возраста. Это была работа, которая быстро их изнашивала, и когда они получали варикозное расширение вен и больше не могли бегать, никто не знал, что с ними стало, и немногие хотели узнавать. У перенаселения были свои неприятные черты, но также и удобства. Было много слуг, и ваш «Мальчик номер один», который управлял хозяйством, управлял им железной рукой. Белые старожилы, которые жили здесь со времен Империи, приняли все как должное, и смеялись, когда им говорили об улучшениях чего-либо в этой части мира. Восток ест Восток и так далее. Все их проблемы возникли с миссионерами, которые начали «воспитывать этих нищих» и разговаривать с ними о «реформах». В результате весь Китай погрузился в хаос, и, конечно, японцы положат этому конец. А что ещё вы ждали!
IV
Такой человек, как доктор Алтея Кэрролл, вряд ли был бы принят с распростёртыми объятиями практичной плутократией Гонконга, будь то британской или американской. Ланни и кузине Лорел они были бы рады, но те решили посвятить свое время вдове революционного святого Китая. Реверди был старым другом недавно назначенного губернатора, и когда он позвонил по прибытии, то получил приглашение поужинать в Доме правительства. Приглашение распространялось и на его дочь. Оно могло бы распространиться на его племянницу и на сына президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, если бы Реверди намекнул о них, но он этого не сделал.
Ланни был доволен этому, потому что он ужинал во многих официальных резиденциях и знал, как скучно там бывает. То, что сэр Марк Айчисон Янг мог бы сообщить о политической и военной ситуации, Реверди наверняка расскажет во время рейса на Бали. Тем временем Алтея занималась организацией визита к мадам Сан в этот вечер. Ланни и Лорел теперь могли делать то, что они не могли делать в Берлине или Берне, в Каннах или Лондоне или Нью-Йорке. Бродить по улицам и смотреть на достопримечательности в полное свое удовольствие.
Их заинтересовал китайский квартал, или, может быть, его следовало назвать китайским только на девяносто девять процентов. Холмы были крутыми, и, глядя вниз сквозь узкие ущелья, можно увидеть только узкие полоски залива и холмов на дальней стороне. Улицы и тротуары были забиты тележками и ларьками, не говоря уже о мужчинах, женщинах и детях, так что даже рикше было трудно проехать. Большинство магазинов выходили на улицу, а за ними шли жилые кварталы. Возможно, то, что находилось там, лучше назвать логовом. За туристами следовали голодные дети, скулящие и поющие. Давно кто-то, должно быть, научил их шутке, но они никогда не поймут этого. И потом в Гонконге они повторяли: «Нет ни мамочки, ни папочки, ни виски-соды!»
Пара стояла на эспланаде под названием «Набережная», наблюдая за китайскими похоронами. Это было длинная процессия, всецело пешая. Гроб несли специальные профессионалы, работающие посменно. Отдыхающая смена жевала какие-то семена, часто плевалась и шутила со зрителями. Многие из скорбящих шли босиком. Их тоже наняли, а некоторые из них несли большие смятые транспаранты, по этому случаю взятые в аренду. У скорбящих женщин были своего сорта носилки с бумажными цветами. Было много оркестрантов в выцветшей форме и громких звуков, не имеющих никакого отношения к музыке для западного уха. Самой странной особенностью этого длинного шествия были люди с большими кусками ваты на их головах, из которых на их щеки свисали сосульки из ваты. Другие скорбящие продолжали вытирать эти сосульки грязными тряпками, и кто мог догадаться, что это означало? Когда они спросили Алтею, она объяснила, что сосульки представляют собой слезы горя, а скорбящие вытирали их.
V
Доктор присоединилась к ним, и они поужинали в одном из ресторанов, обслуживающим зажиточных китайцев, которых на острове было много. Здесь, как и везде, было много тех, у кого были деньги. Алтея договорилась о визите к Мадам Сун в этот вечер. А на этой трапезе она рассказала им об этой замечательной леди и о китайском торговце шелком мистере Фу Сун, который приедет на своей машине, чтобы доставить их в дом этой леди.
Доктор Сунь Ят-сен, основатель Китайской Республики, был сыном бедного фермера. Он получил образование в христианской школе и посвятил свою жизнь обучению своих людей свободе и социальной справедливости. Он провел большую часть своей жизни в изгнании, спасаясь бегством от разных военных баронов, правивших Процветающей империей. Он отправился в Америку и в Великобританию получить поддержку тамошних китайцев для Гоминьдана, Республиканской партии. Он организовал революцию, которая свергла Маньчжурскую империю, и заложила своего рода политическую хартию для будущего своих соотечественников.
Сначала были «Три народных принципа». Первый принцип Национализм, который означал свободу и независимость для всех китайцев. Второй Демократия, которая подразумевала правительство, назначаемое по воле народа. Третий Социализм, что означало производство и распределение товаров для использования, а не для частной прибыли. Излишне говорить, что доктор Сунь Ят-сен не дожил до того времени, чтобы увидеть, как эти принципы воплотились в жизнь для его четырехсот миллионов соотечественников. Но его идеалы лелеяли и изучали чистые и благородные души не только в Китае, но и в других местах многострадального мира.
Три леди Китая, известные как сестры Сун, были дочерями самой богатой банковской семьи в стране. Все трое были христианками и получили образование в американских колледжах. Самая известная из них, Сун Мэйлин, была женой генералиссимуса Чан Кай-ши. Вторая, Сун Айлин, была женой министра финансов Кун Сянси. Третья, Сун Цинлин, стал секретарем Сунь Ят-сена и вышла замуж за него в последующие годы. Она впитала его доктрины, и хотя она была его вдовой уже шестнадцать лет, она все еще считала эти доктрины путеводной нитью своей жизни. Гоминьдан стал политической машиной и пошёл на соглашение с богатыми эксплуататорами, или, во всяком случае, так полагала Сун Цинлин. Она была «радикалом» в семье Сун, «диванной социалисткой». Ланни, который был в молодости в той же неудобной роли, мог посочувствовать ее положению. Но так как он еще не решил, что собирается делать в остальную часть своей жизни, он продолжал носить свой камуфляж искусствоведа, аполитичной личности.
VI
Мистер Фу Сун заехал за ними в ресторан на своём лимузине. Он был пожилым джентльменом с длинной белой эспаньолкой в очках в золотой оправе и китайском костюме из черного шелка. Он был очень величав, очень учтив и знаком с искусством, как с восточным, так и с западным. Он говорил по-английски не в совершенстве, но его легко можно было понять. После того, как он некоторое время слушал изысканный разговор Ланни, он пригласил путешественника осмотреть его собственную коллекцию и высказать своё мнение о подлинности Гольбейна, которого он собирался предложить. Ланни сказал, что работы Гольбейна были в основном в музеях, и вероятность того, что одна из них появилась в Гонконге, кажется весьма проблематичной. Мистер Фу ответил: «У меня есть то, что вы называете родословной на него». Ланни пообещал посмотреть, что он может сделать завтра.