Но, конечно, он не мог этого сказать. Сделай он это, и конец его карьере в качестве агента президента. Он мог бы сказать: «Товарищи, я полагаюсь на вашу честь хранить мою тайну». Но предположим, что кто-то из этих шести оказался шпионом правительства и наблюдал за этой группой, готовясь ее сдать? Вот так игралась игра, заговор и контрзаговор, шпионаж и контршпионаж по всему этому раздираемый войной старому Континенту. Или предположим, что одному из этой шестерки не удалось устоять перед соблазном доверить такой захватывающий секрет своей жене или возлюбленной? История распространилась со скоростью света. Она достигнет властей в Тулоне, затем в Виши, затем в Париже, затем в Берлине. Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт снова оказался бы арестованным, и на этот раз его допрос будет гораздо менее учтивым.
Нет, он должен был найти способ вытащить себя из этой неприятности. Он должен придерживаться своей тайны, по крайней мере, до последнего момента. Очевидно, он был бы бесполезен для президента Рузвельта, если бы он был мертв и похоронен в этой скалистой пустыне. Поэтому, если бы дошло до последней крайности, он, несомненно, признался бы и вернулся бы в землю своих предков и женился бы на Лорел Крестон, или может это будет Пегги Ремсен или Лизбет Холденхерст? Единственная проблема в этой программе заключалась в том, что эти люди из подполья могли бы не утруждать себя, давая ему официальное уведомление о своем решении. Они могли бы решить, что более вежливо будет тихо подойти сзади и пустить ему пулю в основание черепа. Эта мысль несколько затруднила Ланни сосредоточиться на интеллектуальном разговоре.
IX
Помимо бумажных денег, обыск обнаружил часы, авторучку и небольшую карманную расчёску, которой пользовался джентльмен с тщательно подстриженными волнистыми каштановыми волосами. Также были документы: паспорт, разрешение на проезд, carte d'identification, и несколько из тех писем, касающихся произведений искусства, которые Ланни Бэдд сознательно брал с собою. Вожак осмотрел всё. Как оказалось, он знал английский. Затем он приказал вернуть их пленнику. — «Что касается денег, мы решим позже, мсьё Бэдд. Мы хотим, чтобы вы поняли, что мы не бандиты, а французские патриоты».
«Я тоже всегда считал себя французским патриотом», — быстро заявил пленник. — «Я прожил во Франции большую часть своей жизни и никогда не нарушал никаких законов. Я мог бы считать это любезностью, если вы дадите мне какое-то представление о том, в чём меня обвиняют».
— Мы это скажем вам в свое время. Мы ждем прибытия следователя. Тем временем, я с сожалением констатирую, что вас придётся связать на ночь.
— Я заявляю, сударь, что веревки, если они плотно связаны, прекращают циркуляцию крови, и это особенно опасно в холодную ночь, как эта.
— Мы причиним вам как можно меньше неприятностей, мсьё Бэдд.
Ланни решил, что человек, который его связывал, должен быть не крестьянином, а матросом. Он вязал причудливые узлы, которые не слишком туго обтягивали лодыжки Ланни, но не соскальзывали с его ног. Он сделал то же самое для запястий за спиной Ланни. Остальные выкатили бревна, готовясь спать поближе к костру. Они расстелили одеяло для Ланни и закрыли его половиной. Он заметил, что некоторые спали без одеял, и он был тронут этим. Это было обстоятельство, которое он заметил с детства, сопутствовало все революции, которые произошли на этом запятнанным кровью континенте. Революционеры так часто были гуманны по отношению к своим противникам, что иногда проигрывали. Это имело место в Германии, Венгрии, Испании. И где бы реакционеры не вернулись к власти, они убивали десять за каждого убитого их противниками.
Но это не помогло бы агенту президента, если бы он оказался тем, кого, по мнению революционеров, им нужно убить. Он был уверен, что целью их встречи не являлось чтение ему лекции или запугивание. Они должны закрыть ему рот навсегда. И что более вероятно, что они хотели сделать это безболезненно, пока он спал. Ланни не спал, а лежал, подвинув ноги к теплу огня, и лихорадочно прокручивал в своих мыслях ситуацию так, как никогда в своей жизни до сих пор. Вряд ли они намеревались его расстрелять, только потому что он отвозил в Англию лорду Уикторпа письма от Петена и мадам де Фортес, любовницы премьера Франции. И не потому, что разговаривал с Гитлером и Герингом, а затем с Лавалем и Дарланом. Ни один из этих разговоров не был записан, поэтому какие доказательства могли бы быть в отношении них?
Должно быть, они думали, что он предал кого-нибудь нацистам или коллаборационистам. И кто это может быть? Какую поездку или какое слово ему могли вменить в вину? Может быть, Рауль Пальма только что был арестован, и он, старый друг Рауля, попал под подозрение за это? Может быть, его визиты в книжный магазин были замечены и неверно истолкованы? Был ли его визит к коменданту порта связан с каким-то заговором против голлистов? Шла смертельная война между здешними властями и теми, кто считал эти власти предателями la belle Marianne. Это была бы война ножей и кинжалов, гранат и динамита, которая усиливалось с каждым днем при давлении нацистов. Каким-то образом, возможно, он никогда не узнает, каким, этот мягкий и элегантный etranger попал между линиями огня в этой жестокой братской борьбе!
X
Ланни проверил свои узы и убедился, что ничего не может сделать, кроме как сорвать кожу со своих запястий. Он, возможно, мог перетереть веревки о камни. Но до скалы он мог добраться, только прыгая, а это наверняка разбудило бы людей. Веревка, привязанная к лодыжкам Ланни, был прикреплена к запястью человека, который был его специальным охранником. Он лежал на спине на холодной земле и громко храпел в уши Ланни. Возможно, этой публике понравилась бы попытка пленника убежать. Тогда они могли бы применить к нему то, что испанцы назвали la ley de fuga [41]. Огонь умирал, и холод подкрадывался ближе, но дрожь Ланни не была из-за этого.
Он не был настроен спать, потому что хотел произнести хоть одно предложение, прежде чем кто-то нажмёт на курок. Его глаза бродили по спящим от одного к другому. Вожак лежал на другой стороне костра, завернутый в одеяло, как и пленник. По-видимому, интеллектуалам было оказано предпочтение, как более деликатным и непрочным. Или, возможно, таскать с собой одеяло мог тот, кто хотел. Ветер утих, и смертельный холод, казалось, объял эту маленькую долину. Он подумал, как высоко до снега в этих горах? Они казались высокими, но, возможно, это потому, что он поднимался на них в темноте, и его запястья были связаны.
Лежать на одном боку с руками, связанными за спиной, далеко не удобное положение. Особенно когда огонь гаснет, а холод заползает в кости. Ланни не мог перевернуться, не натягивая веревку и не разбудив своего охранника. У него создалось впечатление, что он не нравится ему своему охраннику, и если нарушить сон этого человека, он мог проголосовать за немедленное прекращение своего собственного дискомфорта. Ланни вспомнил долгую ночь, которую он провел, ожидая, пока Монк и слесарь пытаются спасти Труди из замка Белькур. Это была та еще ночь тревожного ожидания, и Ланни не мог угадать время или как скоро начнётся рассвет. Он решил, что это была самая глупая затея, в которую он когда-либо ввязался. Он много раз назвал себя болваном за то, что согласился на поездку со странной женщиной, неважно с какими прекрасными манерами. Мари Жанна Ришар, несомненно, было не её имя. Кто она? Он представил себе мелодраму. Она была членом семьи д'Авриеннов, или, может быть, любовницей коменданта порта. Она презирала Ланни как фашиста и сделала с ним то, что он хотел бы сделать с каждым фашистом в мире!
XI
Пленник смог немного поднять голову и посмотреть на умирающий огонь. Луна поднялась и посылала слабые лучи света через сосны. Ланни увидел или подумал, что увидел, движение одного из людей, которые лежали на противоположной стороне костра. Человек поднял голову, а затем встал на четвереньки и начал ползти назад, подальше от огня. Возможно, он собирался подложить еще немного дров, не разбудив своих товарищей. Это была бы услуга, которую Ланни по достоинству оценит. Человек встал и пошёл на цыпочках, и Ланни наблюдал за ним, насколько могли его глаза. Он был тем, у кого Ланни заметил лигурийский акцент. Он обошёл костёр на расстоянии, и теперь он был там, где Ланни не мог видеть его, не перевернувшись.