Монк, несомненно, улыбнулся в темноте, когда ответил: «Я принадлежу к тому классу, который всегда и везде расплачивается за промахи государственных деятелей».
V
Начал падать снег и добавил к восприятию чувства негостеприимности Женевы. Оба топали ногами, потому что под таким пронизывающим альпийским зимним ветром никто не мог стоять слишком долго.
«Скажите мне», — быстро сказал Ланни. — «Куда собирается двигаться враг?»
— Все указывает на то, что это должны быть Балканы.
— А после этого?
— Как я уже сказал, мой действительно надежный источник молчит. Из других источников я убежден, что это будет прямо на восток.
— У меня тоже есть источник информации, и я рад, что наши сведения сошлись. Кампания начнется этим летом, я понимаю?
— Не позднее июля, они ожидают закончить работу через месяц или два месяца, но военные считают, что надо брать зазор на непредвиденные обстоятельства.
— Еще одно, я еду в Германию. Знаете ли вы, что может мне помешать?
— Конечно, всегда есть опасность, но я не знаю помех, связанных с моей деятельностью.
— Ваш источник, который исчез, не имел никаких сведений обо мне?
— Не малейших. Конечно, когда мы украли один из нагнетателей Геринга и вывезли его из страны, то вы рисковали. Если Геринг обнаружил бы это, то предположил бы, что вы или ваш отец, должно быть, с этим связаны. Если он следит за делами вашего отца, он может догадаться, что у вас есть это устройство.
— Мой отец говорит, что там было так много улучшений, что Геринг не узнал бы своего ребенка. С тех пор я посещал толстяка, и он не высказывал никаких подозрений. Так что здесь нет препятствий. Но когда вы рассказали мне о том, как вас пытались убить, я хочу быть уверенным, что это не из-за меня.
— Я никому и никому не говорил и не писал о вас. Если кто-то следит за нами сейчас, то об этом вы можете догадываться так же, как и я.
«Спасибо, дорогой товарищ». — Ланни протянул ему руку и обнял партнёра. — «Я выполняю свою работу, и я знаю, что вы делаете свою. Будем надеяться, что мы будем жить, чтобы увидеть день, когда мы сможем сесть вместе и обменяться опытом! А пока, adios»
Они расстались и пошли разными дорогами. И не сомневайтесь, что Ланни продолжал смотреть во все стороны. И пока он не попал на часто посещаемые улицы, он был готов бежать со всех ног!
VI
Ланни перебрался в Берн, где нашел, что немецкая правительственная машина всё приготовила для него. Клерк в Генеральном консульстве выдал ему визу и разрешение на посещение Берлина. «Синий поезд» за ночь доставил его на вокзал Анхалтер, который бомбили и теперь уже частично отремонтировали. Такси отвезло его в отель Адлон, где он нашел «всё как обычно». Американские журналисты продолжали считать бар отеля своим «Клубом», а важные люди со всей Центральной Европы общались с офицерами СС и вермахта. Помещения были элегантны, обслуживание прекрасно, и если не хватало угля, то здесь, конечно, этого не ощущалось.
Ланни позвонил в офис Гесса в штаб-квартиру партии и был приглашен встретиться с ним в тот же вечер в ресторане Хорхера. Затем он отправился пройтись, чтобы узнать, что полтора года войны проделали с этим гордым холодным городом. Он увидел несколько свободных мест, где когда-то стояли здания. Но это были незначительные здания, и он понял, что нацистский Hauptstadt получил небольшой урон от бомб по сравнению с британской столицей. С точки зрения ВВС Берлин был в несколько раз дальше от Лондона, чем Лондон от Берлина. Причина в том, что у немцев были свои аэродромы на французском и бельгийском побережье, в то время как у британцев не было места ближе к Берлину, чем графство Кент. Польские военнопленные быстро убирали развалины. Все было нормировано, и система работала отлично, потому что все подчинялись приказу или попадали в тюрьму. Люди на улицах выглядели хорошо накормленными и хорошо одетыми, и если у кого-то вызывало беспокойство продолжительность войны, то он не собирался рассказывать об этом путешествующему Auslander.
Однако, Ланни знал, как узнать, что действительно происходит в умах людей. Он позвонил своему старому другу Хильде, княгине Доннерштайн, неиссякаемому источнику слухов. — «Ланни Бэдд! Ach, wie schon! Приходите на кофе — последнее, что у меня есть!» Это была та самая старая Хильде, но он подумал, что ее голос звучит подавленно, и когда он вошел в гостиную, он понял почему. Она была в полном трауре. Ее старший сын, обожаемый Франци, был убит в Польше. «Самое ужасное!» — воскликнула она. — «Целый год он провёл на войне, которая вот-вот должна была закончиться, и какой-то никудышный партизан, скрывающийся в лесу, бросил в него ручную гранату!»
Бедная Хильде! У гостя не было слов. Ничто не помогло бы ей. Он видел ее сразу после того, как мальчик ушел на войну, и попытался подбодрить ее мыслью, что это не продлится долго. Теперь он подумал: Она похожа на старуху, хотя она была моложе его. Она сидела со слезами, текущими по ее щекам. И он знал, что таких, как она, миллионы в Германии и Франции, а также в Великобритании, Польше и Чехословакии, Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии, а теперь и на Балканах. У него не было слов ни для кого из них.
Вскоре она пришла в себя. Если плачешь, плачешь в одиночку [45]! Хильде была экстравертом и очень, очень экстра. Ей были необходимы главные столицы фешенебельного мира. Как там Ирма, и ей действительно хорошо в её новом браке? Как там Бьюти и какой странный брак! Как обстоят дела с Софи, баронессой де ля Туретт и с Маржи, вдовствующей леди Эвершем-Уотсон? В счастливые дни все эти дамы посетили Берлин, а Хильде посетила Ривьеру, Париж и Лондон. Теперь все кончилось, и какая жестокая и глупая вещь заняла их место! Четыре всадника Апокалипсиса! Эта жена ушедшего в отставку прусского дипломата, теперь волонтёр ПВО в Берлине, повторила свои обычные действия, предшествующие разговору. Убедилась, что нет слуг у дверей ее гостиной, а затем положила шапочку из теплоизоляционного материала, устанавливаемую на чайник, на телефон. Она верила, что у гестапо был способ подслушивать, даже когда трубка лежала на рычаге. Она села рядом с Ланни и вылила свои чувства, которые точно соответствовали чувствам графини Уикторп. Как будто, та смогла ими поделиться с ней. Она ненавидела эту войну и всех людей, которые ее вели. Она думала, что неважно, кто победит, члены ее класса проиграют, и единственными, кто выиграет, станут большевики, те волки, которые прячутся в России и в трущобах больших городов Европы.
Это было самоубийство der Adel, le gratin, верхушки общества, эта высокопоставленная дама говорила на международном языке, состоящем из всех светских слов из полдюжины языков, включая языки Клуба аистов и отеля Алгонкин. Если ей что-то нравилось, это было tres rigolo (очень забавно), и если ей это не нравилось, то это было либо вшиво, либо вонюче, в зависимости от того, было ли оно американским или английским. Ей очень нравилось, когда Ланни повторял последние Witz, bon mot или яркие, лаконичные формулировки и остроты, которые он услышал у самых элегантных своих знакомых. Этот яркий мир обедов, приёмов и блеска словесных фейерверков исчез навсегда, и Ланни казалось, что княгиня оплакивает этот мир так же, как и своего сына. (Она могла носить траур только дома, как она сказала ему, а на людях это было запрещено, как подрыв морального духа).
Для Ланни этот разговор был не просто сплетнями. Дворец Доннерштайн принимал важных людей, военных, промышленников, дипломатов, и Хильде знала не просто шутки, но и государственные секреты. Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт для нее был одним из «правильных» людей, которые имели право знать, что происходит, и будут рассказывать об этом только себе подобным лицам. Она восхищалась им, и после того, как ее подруга Ирма бросила его, она мягко и тактично «сделала предложение». Это было около четырех лет назад, что сделало это предложение древней историей в соответствии с современными нравами. Но пепел все еще тлел, и Ланни не собирался его раздувать. Агент президента должен использовать каждую стрелу в своем колчане, поэтому он вложил много тепла в свой разговор с княгиней Доннерштайн и даже рассказал ей, какую роль Америка будет играть в войне. Взамен услышал подробности нацистских интриг в Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Греции и Турции.
Ланни упомянул, что у него назначена встреча с Гессом в этот вечер. Он сделал недовольную гримасу, чтобы показать, что не особенно радуется предстоящему случаю. И это послужило началом восхитительных откровений Хильде. Наблюдал ли он мрачные и пристальные взгляды, которых так боятся подчиненные Nummer Drei с нависшими бровями? Ланни был в этом странном доме и имел возможность наблюдать высокую, суровую леди, которую заместитель фюрера взял себе в жены, или кто была назначена ему самим Nummer Eins. Рассказывала ли ему Хильде когда-либо слух, который ходил среди инсайдеров режима? Что маленький сын, которого пара называла «Буз», и которого они притворно очень любили, на самом деле не был сыном заместителя, но был потомством слишком дружелюбного врача в Хильделанге? Сам заместитель был импотентом, как и его начальник, и их чудовищные потуги к господству и славе призваны компенсировать их позор, который их мучил. Ланни сказал: «Странный и страшный мир!» Его друг ответила: «Мы на пути к какой-то страшной катастрофе, и мы все беспомощны».