VI
Ланни Бэдд знал, что одним из способов сохранить благосклонность этих великих и занятых людей было предложение уйти немедленно. Это льстило им оценкой их времени. Но Der Dicke гордился другим. Ему было приятно заявить, что он так организовал свою работу, что мог всегда уйти. «Я хочу, чтобы ты увидел моих мальчиков», — сказал он. — «Я должен вручить им награды».
Это была официальная церемония. Ланни попросили встать рядом с одним из окон, никому не мешая. Геринг нажал кнопку и дал команду, и в тот же момент раздался звук марширующих людей в холле. Они вошли в комнату, первым был человек в форме генерала Люфтваффе, человек молодой для этого высокого ранга, с круглым, довольно мальчишеским лицом, розовыми щеками и темными волосами. Это был генерал Мильх [48], помощник Геринга и важная персона. Его внезапно повысили от подполковника, что так глубоко возмутило старых офицеров вермахта. У Мильха отец был евреем, и он был одним из тех военнослужащих, которые спасли свою карьеру, заставив своих матерей написать заявление под присягой, что они совершили прелюбодеяние, и что еврей не был их фактическим отцом. Один взгляд на Мильха, и можно было узнать, что преступление матери было лжесвидетелем, но не прелюбодеянием. Но нацисты действовали, не глядя, а по инструкции. Геринг сказал: «Я сам буду решать, кто здесь еврей, а кто нет!»
Дальше следовали два штабных офицера, а за ними шли полдюжины летных офицеров разных рангов, все очень молодые, все торжественные и возвышенные. Они стояли в шеренге перед своим толстым командующем и не видели ничего нелепого в нем, но, напротив, поклонялись ему как второму величайшему человеку в мире, автору их побед, создателю их карьеры. Геринг, важный, как священник, творящий высокую мессу, встал перед первым в шеренге, поприветствовал и сказал: «Лейтенант Зигхаммер, документы показывают, что вы сбили четырнадцать вражеских самолетов, что вы были дважды ранены и оказали первую помощь раненым товарищем, несмотря на ваши собственные раны. Я чту ваш героизм и героизм ваших товарищей, которые здесь передо мной. Во имя фюрера и как символ благодарности немецкого народа я вручаю вам этот Железный Крест, первого класса, который вы будете носить с гордостью до конца своих дней и передадите своим потомкам».
Крест был около четырёх сантиметров в каждом направлении, и без ленты. Он был приколот к мундиру, с левой стороны под карманом. Тонкое лицо молодого летчика вспыхнуло от волнения. У него были светлые волосы и нежные черты лица. Он имел поразительное сходство с внуком баронета Альфредом Помрой-Нилсоном. Для Ланни это было подтверждением того, что Рейхсмаршал только что сказал, что это была братоубийственная война, что эти мальчики, которые решетили из пулеметов друг друга в воздухе, были истинными братьями по крови. Тяжело действительно не хотеть, чтобы прекратились боевые действия!
Геринг повторил процедуру перед каждой из групп, освежая свою память из маленьких карточек. Когда церемония закончилась, он приказал всем стоять вольно и поболтал со своими героями. Он вывел Ланни вперед и представил его как «ein amerikanischer Freund des National Socialismus». Каждый резко поклонился в пояс и выразил чувство оказанной чести. Они были похожи на автоматы, которых из них могла изготовить двадцатилетняя дисциплина. Но один из них немного отличался, толстяк, фигурой походивший на своего командующего, но с темными волосами и живыми темными глазами. Он носил имя Буммельхаузена, довольно необычное, как бурлескное имя в водевиле. «Es ist em besonderer Vorzug, Herr Budd»- необычная привилегия, — объяснил этот мальчик, и Ланни спросил: «Разве я вас раньше не встречал, герр Буммельхаузен?»
— Это был мой младший брат, с которым вы познакомились, герр Бэдд. Он был одним из группы-Jugendschaft, которые были в палаточном лагере в Тевтобургском лесу, и вы ехали на автомобиле и остановились у их костра
— Да, конечно! Я это хорошо помню.
— Вы рассказали им немного о фюрере, а затем вы познакомились с ними один за другим. Мой брат был так взволнован, что пожал руку, которая жала руку фюрера, что он никогда не переставал об этом говорить. Я слышал это два десятка раз.
«Ну, теперь», — улыбнулся Ланни, — «вы сможете сказать ему, что вы пожали одну и ту же руку, и что еще важнее, вы пожали руку Рейхсмаршала, Отца Люфтваффе».
Дрожь пробежала по спине агента президента. Какая маленькая Германия! В августе менее двух лет назад, когда он помогал Лорел Крестон уйти от гестапо, они не осмелились остановиться ни в одном отеле. Они наткнулись на этот молодежный лагерь, и у Ланни возникла дельная мысль, что здесь было место, где они могли бы провести ночь без необходимости регистрировать свои имена. Их познакомили с группой нетерпеливых, возбужденных мальчиков, и один носил имя Буммельхаузен, которое рассмешило Ланни. Он позже рассказал это Лорел, и в их разговоре он стал символом роботов, созданной машиной Гитлера, верными и обожающими детьми, которые вырастут, чтобы стать воинами крестоносцами, с радостью умереть на сотнях полей битвы во славу своего небесного вождя.
«Где ваш брат, герр лейтенант?» — спросил американский друг национал-социализма.
— Он тренируется в Кладове, герр Бэдд, и надеется получить свои крылья в следующем месяце.
Ланни больше ничего не сказал, потому что тема была полна опасности. А что, если мальчик слышал о «die Miss», и спросит о ней? Ланни перешел к другим ребятам.
Позже он обнаружил, что произвел такое же глубокое впечатление на старшего, как на младшего Буммельхаузена. Потому что, когда он прощался с Рейхсмаршалом и был с завязанными глазами возвращён на аэродром и усажен в самолет, он услышал знакомый молодой голос, говорящий: «Gut Rutsch, Herr Budd! Gut Rutsch!» Это была фраза летчиков, означающая «счастливого пути». Как англичане и американцы, они облегчали скуку войны, создав собственный язык. Как ни странно, Ланни обнаружил, что жители Берлина делали то же самое. Вернувшись в свой отель, он столкнулся с одним из деловых друзей своего отца. Они поболтали, и когда расстались, этот пожилой стальной магнат заметил: «Bolona!» Ланни не был уверен, что расслышал правильно, и рискнул спросить об этом слове. Другой рассмеялся и объяснил: Это заменило у нас берлинцев слово Adieu, и оно составлено из слогов «Bombenlose Nacht». Ночь без бомбёжки, которые бывали редко, пока Ланни был в Берлине.
VII
В штаб-квартире организации Гитлеровской молодежи сидел терпеливый и верный чиновник, который был одним из старейших друзей Ланни в Германии. Генрих Юнг был на три года моложе американца, но всегда смотрел на него снизу вверх, потому что Ланни был гостем в замке Штубендорф, где отец Генриха был Oberforster, главным лесничим. Такие классовые чувства были в самых костях честного немецкого парня, и даже нацистская революция не могла их изменить.
Всегда до сих пор Ланни звонил и приглашал своего друга пообедать в отеле Адлон, и Генрих был горд и рад быть в этом модном дорогостоящем месте среди приглашенных звёзд и высокопоставленных офицеров СС. Он всегда приглашал Ланни в свой кабинет и показывал его остальным сотрудникам. Однажды Ланни был у него в доме, чтобы встретить друзей по партии Генриха, и съесть бутерброды и выпить пиво. Самое скучное на свете мероприятие. Но на этот раз все было по-другому. Генрих сказал: «Позволь мне прийти к тебе в частном порядке. Есть вопрос, который нужно объяснить». Ланни сказал: «Ja, gewiss», и улыбнулся про себя, прекрасно зная, что это было. В этот час американцы стали самыми ненавистными людьми в Берлине, даже евреи не стояли так низко. Генрих Юнг, несмотря на то, что он лично знал самого фюрера, стоял только в середине партийной иерархии, и у него была жена и полдюжины голубоглазых и светловолосых маленьких Юнгов, о которых нужно было подумать.