Канны и Мыс были в безопасности, по крайней мере, пока. Они не собирались быть итальянскими, и они не собирались быть немецкими, и все были довольны. Бьюти Бэдд была одной из тех немногих, кто не беспокоился, поскольку она сказала, что итальянцы были очень хорошими танцорами, а немцы говорили на французском и английском языках, и всегда у них были общие друзья в Берлине и Мюнхене. Действительно, разве имеет значение, если люди ведут себя правильно? Мистер Дингл, ее муж, сказал, что Бог повсюду. Мистер Армитадж, муж баронессы де ля Туретт, сказал, что поезда скоро снова начнут ходить по расписанию, и цены станут нормальными, когда уволенные солдаты вернутся на работу.
В истории Ривьера никогда не было таких толп. Люди приезжали на поездах, автобусах, автомобилях, велосипедах, на лошадях и ослах. Десятки тысяч шли пешком из Северной Франции, думая, как можно дальше убраться от бомб и снарядов. Они пришли, и Средиземноморье остановило их. Они спали на земле, на пляжах, в парках. Когда шел дождь, они заползали под любое укрытие, которое было рядом. Трудно было владеть красивым поместьем, таким как Бьенвеню, и продолжать отказывать тем, кого ты назвал «приятными» людьми, тем, с кем обедал, танцевал и играл в бридж и баккара.
Бьюти Бэдд, у которого было доброе сердце, не могла этого делать. И в результате Бьенвеню стало само по себе деревней. Гости приходили и оставались. Куда они могли пойти? И Лоджия, и Коттедж были переполнены. Отпрыск одной из «двухсот семей» жил со своей новобрачной в студии, которую Бьюти построила много лет назад для Курта Мейснера и его фортепиано. Инструмент был испорчен морским воздухом и теперь использовался для стола и вместилища разнообразных предметов. Пожилой бельгийский дипломат и его жена жили в лагере в задней части студии Ланни, в кладовке, в которой раньше находились картины Дэтаза. Сами картины, слава богу, были в безопасности в банковском хранилище в Балтиморе и застрахованы на полмиллиона долларов.
Все эти люди должны были питаться. И бедная Бьюти решила, что им нечем, и приглашала их питаться в свою собственную резиденцию, названной Виллой. К счастью, у неё никогда не было недостатка еды, пока она была владелицей этого поместья почти сорок лет. Лиз, крестьянка, которая была ее поваром большую часть этих лет, имела много внучатых племянников и племянниц, на которых можно было положиться. И все они знали, где получить самые высокие цены за лучшие из своих продуктов. А что еще делать с деньгами в эти дни? У Бьюти были лучшие деньги в мире. Американские доллары, которые приходили к ней все время, потому что время от времени Ланни продавал еще одну картину Дэтаза и упоминал небрежно в письме, что он отложил одну треть от ее суммы на счета в нью-йоркском банке. У светских людей было высказывание: это хорошая работа, если бы вы могли её получить. Всё, что ей нужно было сделать — это найти гениального художника и выйти за него замуж, а также позаботиться о нем, пока немцы не убьют его.
II
Она боялась, что весь этот шум в доме потревожит Ланни, который всегда считал его своим. Но он сказал ей, что не мог остаться в любом случае. Ему нужно было ехать в Лондон, а затем в Нью-Йорк. Война не влияла на его путешествия. Это было трудно объяснить, потому что война влияла на всех остальных. Он должен был сказать ей, что он получает важную информацию для своего отца, который играет величайшую игру своей жизни. Нельзя делать самолеты без материалов, а если закупить большие количества, а война внезапно закончится, то можно разориться. Мать воскликнула: «Скажи мне, ради бога! Сколько времени это продлится?»
Он должен был сказать: «Из всего, в чём я могу разобраться, долгое время».
— Ланни, я говорю, что не могу пережить другую войну!
— Я знаю, дорогая, но ты выбрала плохое время для своего рождения и плохое время для своего сына.
— Ты не пойдешь на войну, Ланни!
«Нет, у меня нет к этому никакого влечения, они будут сражаться до тупика, и никто не выиграет». — Такова была его роль. Так он говорил своим богатым и важным друзьям, включая свою мать. Он был экспертом в области искусства и торговцем смертью, но никогда ни политиком, ни подручным такового.
«Сейчас опасно путешествовать!» — воскликнула она. Она всегда умоляла его оставаться дома и играть. Конечно же, он заслужил такое право. Ее мечта была найти ему жену. И чтобы он поселился в этом месте, самом прекрасном на земле, и предоставил ей много внуков, некоторых из них были бы ее, чтобы воспитывать их и портить. Наверняка у них будут деньги на всех! Где бы он ни появлялся, на семейном обеде, или на чае или ужине, там была какая-нибудь прекрасная девица, чья семья имела социальное значение где-то в мире. Бьюти намекала на это, а Ланни старался быть любезным при посещении, но потом он говорил: — «Ты зря тратишь свое время, дорогая старушка! Мне нужно встречаться с людьми, которые могут рассказать мне то, что спросит Робби, когда я его увижу».
На фешенебельных холмах над Каннами было поместье почти крестной матери Ланни, Эмили Чэттерсворт. Ее здоровье ухудшилось. Поэтому у нее было оправдание, что она не переполнила свое место беженцами, как сделала Бьюти. Но она принимала несколько тщательно отобранных друзей. И это были лица, которые, если их загнать в угол, могли бы рассказать о секретных добавлениях в договорах о перемирии с Германией или с Италией. Если ее добрый и любимый Ланни попросит одолжение, то она пригласит какого-нибудь дипломата в отпуске или какого-нибудь члена королевского дома, который рассказал бы ему, что Испания собирается делать в Танжере, или как фашистская интрига преуспела в Ираке. Или, может быть, какой-нибудь крупный промышленник знал результаты переговоров с Гитлером по послевоенному распределению железной руды Лотарингии. Именно от таких вопросов действительно зависели мирные условия. И сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт говорил тактично и осторожно: «Мой отец глубоко заинтересован в международных делах. Как вы знаете, но кроме этого я близкий друг фюрера и Рейхсмаршала Геринга, и может случиться так, что в следующий раз, когда я их увижу, то я могу рассказать о вашей точке зрения». И важная персона знала о широких связях этого искусствоведа. О нем говорили на Побережье Удовольствия, и, несомненно, мудрая Эмили напомнила бы важной персоне по телефону, когда она предложила ему её навестить.
III
Поэт Хебер писал: «И все в природе мило, И только люди злы» [4]. Ланни разглядывал этот пейзаж, такой знакомый, связанный с воспоминаниями всех его дней. Сине-зеленая вода Залива Жуана, меняющаяся на мелководьях с каждым изменением погоды. Яркое голубое небо с вздымающимися белыми облаками. Красные Эстрельские горы на расстоянии, за которыми садится солнце. Серые скалистые островки с неустойчивыми кедрами и соснами. Покрытые цветами поля Мыса. Да, можно с радостью провести несколько жизней на фоне такого пейзажа.
Но люди! Ланни старался быть доброжелательным, но каждый раз, когда он видел их, они казались ему всё хуже. Люди, которые получили деньги всеми правдами и неправдами, и прибыли сюда, чтобы насладиться их возможностями, независимо от того, что это будет стоить для других и для человеческого общества. Транжиры всей Европы, хищные для удовлетворения своих животных инстинктов, вкушающие дорогостоящие продукты и утоляющие жажду редкими винами, спящие на шелковых кушетках, покрывающие свою плоть тонкими тканями и украшающие себя мехом животных, перьями птиц и драгоценными камнями из недр земли. Если бы они были просто животными, то не надо было так расстраиваться, не больше, чем видом птиц, собирающих жуков, или свиней, роющих трюфеля в лесах. Что заставило их отменить то, что это было атрибутами цивилизации, символами культуры, которые они отвергли для своих животных целей. Они называли себя элегантными, умными, солью земли; у них было множество фантастических французских фраз для себя, они были chic, tres snob, creme de la creme. Они были haut monde, grand monde, monde d’elite.