Это было признано еще в ранние дни кинематографа. В 1920 году немецкий критик Герман Г. Шефауэр предсказал, что с помощью фильма человек «будет знать нашу планету как собственный дом, хотя возможно, что он так никогда и не выберется за пределы своей деревушки» [ 20 ] . Свыше тридцати лет спустя примерно ту же мысль высказал Габриель Марсель. Он приписывает фильмам, в частности документальным, способность углублять и сближать «нашу связь с земным шаром - нашим местожительством». «И я бы сказал, - добавляет он, - что мне, которому всегда надоедает видеть привычное - то есть то, что я практически уже не вижу, - эта своеобразная способность кино кажется буквально спасительной (salvatrice)» [ 21 ] .
Материальные свидетельства. Знакомя нас с окружающим миром, фильмы показывают явления, которые, как и вещественные доказательства, представляемые в судебном процессе, могут иметь важные последствия. Кино ставит нас лицом к лицу с тем, чего мы обычно страшимся. Зачастую оно провоцирует нас на сопоставление реально-жизненных событий, показываемых на экране, с нашими привычными представлениями о них.
Голова Медузы. Из школьной программы мы знаем греческий миф о Горгоне-Медузе, деве с торчащими зубами и высунутым языком, при одном взгляде на ужасный лик которой люди и животные превращались в камень. Поэтому Афина, подстрекая Персея убить Медузу, предупреждала его, чтобы он смотрел не в лицо чудовищу, а только на его отражение в подаренном ею щите. Последовав совету Афины, Персей отсек голову Медузы серпом, которым его снабдил Гермес [ 22 ] .
Мораль этого мифа заключается, конечно, в том, что мы не видим ужасов и не можем смотреть на них, потому что нас парализует слепой страх; чтобы узнать обличье ужасного, мы должны посмотреть на изображение, являющееся его точным воспроизведением. Такое изображение не имеет ничего общего с вдохновенной интерпретацией невиданных ужасов художником, оно носит характер зеркального отражения. Но из всех существующих средств выражения только кино отражает природу, как в зеркале. Поэтому только фильмы могут показать нам изображение зрелища, которое привело бы нас в оцепенение, доведись нам столкнуться с ним в реальной жизни. Киноэкран и есть отполированный щит Афины.
Впрочем, это не все, о чем говорит нам миф о Горгоне-Медузе. Он также наводит нас на мысль, что изображения на экране или на щите являются лишь средством достижения какой-то цели; они должны дать зрителю возможность, или если понимать шире, то и побудить его обезглавить отраженные в них чудовища. Множество ужасов в фильмах о войне зачастую преследуют именно эту цель. Достигается ли она? В мифе обезглавливание Горгоны-Медузы не положило конца ее силе. Афина подвесила ее страшную голову к своей нагрудной броне, чтобы наводить ужас на врагов. Персей, видевший только отражение чудовища, не сумел его уничтожить.
Итак, возникает вопрос, стоит ли вообще искать в кадрах ужасов некие открытые намерения или неопределенные цели. Вспомните «Кровь животных», документальный фильм Жоржа Франжю о парижских бойнях: лужи крови растекаются по полу, когда происходит методический убой лошади и коровы; механическая пила разделывает еще теплящиеся жизнью туши животных; и тот непостижимый кадр телячьих голов, композиционно.напоминающий сельские идиллии, дышащий покоем геометрического орнамента. Нелепо было бы думать, что эти невыносимо страшные кадры должны проповедовать благо вегетарианства; но вряд ли можно усмотреть в них и намерение удовлетворить некое тайное влечение к зрелищам убийства живых существ.
Зеркальные отражения ужасов являются самоцелью. В этом качестве они принуждают нас увидеть и унести в своей памяти подлинное лицо того, что слишком ужасно, чтобы мы могли вынести подобное зрелище в натуре. Когда мы видим и, значит, воспринимаем на опыте ряды телячьих голов или груды трупов жертв лагерей; уничтожения в фильмах о зверствах фашизма, мы срываем с этих ужасов покровы нашего панического страха и впечатлительного воображения, не позволявшего нам смотреть на них. Такой опыт освободителен, поскольку мы нарушаем весьма строгое табу. Пожалуй, наивысшая доблесть Персея была не в том, что он отрубил голову Медузы, а в том, что он преодолел свои страхи и взглянул на ее отражение в щите. И разве не этот смелый поступок дал ему возможность обезглавить чудовище?
Сопоставления. Подтверждающие изображения.
Фильмы или части фильмов, в которых зримый материальный мир побуждает нас сопоставить свои представления о нем с тем, что мы видим на экране, могут либо подтверждать эти представления, либо вскрывать их ошибочность. Первая возможность интересует нас меньше, потому что подлинное подтверждение встречается редко. Как правило, подтверждающие кадры служат не для удостоверения правильности нашего представления о действительности, они должны убедить нас принять ее экранное изображение. Вспомните восторженные толпы, приветствующие Гитлера в нацистских фильмах, поразительные религиозные чудеса в «Десяти заповедях» Сесиля де Миля и т. п. (Каким все же несравненным мастером зрелищ-увы, показных-был де Миль!)
Но все эти доказательства сфабрикованы. Они заставляют поверить, а не дают увидеть собственными глазами. Иногда в подобные сцены включается какой-то стереотипный кадр, символизирующий общий дух, - например, крупный план, снятый с контровым подсвечиванием, так, чтобы волосы и лицо окаймляла светлая линия, намек на ореол. Назначение такого кадра - скорее приукрасить содержание сцены, нежели раскрыть ее реальность. Всякий раз, когда зрительные образы подчинены этой задаче, можно быть почти уверенным, что фильм проповедует какой-то культ или ратует за конформизм. Остается добавить, что не все подтверждающие изображения лишены всякой достоверности. В фильме «Дневник сельского священника» лицо героя достаточно убедительно подтверждает страшную реальность его религиозности, его душевных переживаний.
Разоблачения. Наиболее интересны, конечно, не так подтверждающие изображения, как те, что способны опрокинуть наши представления о физической реальности. Когда реальное содержание кадра сопоставляется с нашим ошибочным пониманием того, что мы видим, тогда все доказательства нашей ошибки должны быть предъявлены только в самом зрительном ряде. А поскольку в этом случае важна как раз их документальность, сопоставления этого типа бесспорно кинематографичны; фактически специфика системы выразительных средств кино проявляется в них так же непосредственно, как в отображении потока материальной жизни. Не удивительно, что в большинстве фильмов можно увидеть много подобных сопоставлений. В немой комедии, где они использовались для комического эффекта, их осуществляли на основе технических свойств кинематографа. В сцене на пароходе из чаплиновского фильма «Иммигрант» пассажир, которого мы видим со спины и который по всем внешним признакам как будто страдает от приступа морской болезни, на самом деле удит рыбу, что обнаруживается тогда, когда камера показывает его с противоположной стороны; перемена съемочной точки выявляет истинную ситуацию. Этот прием стал стандартным - последующий кадр рассеивает ошибочное представление, намеренно внушаемое предыдущими.
Применяют ли его для комического эффекта или же для критического пересмотра суждений - принцип один и тот же. Первым, кто использовал разоблачительные возможности камеры, был, как и следовало ожидать, Д.-У. Гриффит. Он понимал, что его задача - «заставить вас видеть» и что для этого нужно не только отображать окружающий мир, но и разоблачать предвзятость воззрений. В его фильмах времен первой мировой войны есть сцена в «Сломанных побегах», в которой он монтажно стыкует кадры благородного и скромного лица китайца - героя фильма - с крупными планами двух миссионеров, чьи лица источают елейное ханжество. Противопоставляя мифу о превосходстве белой расы ту реальную действительность, в которой он широко распространен, Гриффит разоблачает его как ничем не оправданный предрассудок.