- У каждого своя глубина, - неожиданно и резко пролаял в мозгу голос губернатора, и Пабло вздрогнул, потеряв равновесие и беспорядочно забарахтавшись в воде. Старик не смотрел в его сторону, он неподвижно застыл перед алтарем, отростки на лице совершали, казалось, вполне осмысленные движения. Ксавьер что-то говорил, обращаясь к своему богу.
Впервые в жизни Пабло почувствовал, что не может закрыть глаза. Неподвижно, не в силах отвернуться от алтаря, он смотрел на тускло мерцающие пластины, сливающиеся в узор подобно гигантской змее. Мертвенное сияние вызывало резь в глазах и жажду смотреть и смотреть, провести всю жизнь у истоков бездны. Глухие шепчущие звуки поднимались из глубин, это был тот самый язык, на котором пела Ухия. Если только поток шелеста, свиста и множества непередаваемых звуков можно назвать языком. У этой речи не было пауз, а интонации, хоть и были интуитивно понятны, не содержали ни намека на привычные утверждение, вопрос или восклицание. Поток звуков обволакивал, поражал сознание, как вирус поражает плоть. Пабло замер, уже не пытаясь ускользнуть от него, с ужасом понимая, что сейчас с ним говорит если не сам бог, то кто-то из приближенных к нему глубоководных существ – из тех, что он видел во сне. Картины ночных видений невольно замелькали вновь – тревожные, отнюдь не такие манящие и таинственные, какими были во снах, посылаемых Ухией. Теперь громады городов выглядели необычайно реальными, полчища их обитателей сновали по улицам и переходам, и Пабло старался смотреть куда угодно, только не на их уродливые, искаженные лица.
Он очнулся, захлебываясь водой, смутно осознавая, что лежит у самой кромки берега. С трудом приподнявшись, мужчина увидел сгорбленную фигуру Ксавьера – старик ковылял к оставленной невдалеке машине. Было ли всё увиденное реальностью, действительно ли он слышал тот тревожный шепот воды, или картины, так ясно встававшие в памяти, - всего лишь плод нездорового воображения? Пабло старался подавить кашель, соленая вода ударила в нос. Ксавьер оставил его наедине с полуреальными видениями, значит, морской бог принял клятву. Все свершилось, теперь он один из них. Путь к отступлению был отрезан уже давно, но сейчас сожаление об утерянном прошлом подступило с прежней силой.
Впрочем, ни брак с принцессой, ни клятва, принесенная Дагону, не примирили Пабло с местными жителями. Сектанты боялись Ксавьера едва ли не больше, чем бога, которому молились, преподобная Ухия пользовалась у них неизменной любовью, насколько вообще могли любить эти отвратительные существа, но Пабло Камбарро, потерянный сын губернатора, оставался для них чужаком. Трусом, лишь чудом избежавшим колодца. Без родства с главой деревни человек был бы совершенно беспомощен, и в этом была значительная доля правды. Тем более что на руку принцессы претендовали представители двух других знатных родов Имбоки. Пабло же был для деревни бесполезен. Разумеется, к нему обращались с подобающим почтением, но мало кто пытался скрывать истинные чувства к человеку, зачатому здесь, но рожденному уже за пределами Имбоки.
В свою очередь, Пабло старался по возможности избегать контактов с населявшими деревню существами: он прекрасно помнил, как хрипящая шаркающая толпа охотилась за ним, словно за диким зверем. Единственным возможным собеседником, без неприязни и, пожалуй, даже с симпатией относившимся к сыну губернатора, был новый пастор, отец Хорхе, избранный на место предыдущего, чьей смерти Пабло в немалой степени поспособствовал. Священник был ещё молод, и возрастные изменения, превращавшие зрелых обитателей Имбоки в отвратительных уродов, отражались в его внешности крайне слабо: если бы не перепонки между пальцами рук и непропорционально крупные ступни, Хорхе вполне мог сойти за человека довольно приятной наружности. Пастор был избран в новый сан по настоянию Ксавьера, хотя в его отношениях с губернатором чувствовалась плохо скрытая напряженность, причины которой оставались для Пабло загадкой. Хорхе был энергичен и упрям, Ксавьер привык к безоговорочному подчинению, и рано или поздно это могло плохо кончиться. Но, так или иначе, молодой священник возглавил Тайный орден Дагона.
Выросший в Имбоке и знавший чрезвычайно много об истории деревни за последние лет сто, святой отец был довольно занятным собеседником. Помимо истории и религии, он мог рассуждать об искусстве и литературе, хотя и несколько наивно. Но по сравнению с остальными… Как Пабло выяснил позже, Хорхе был завсегдатаем экспедиций на гибнущие корабли и собрал таким образом неплохую библиотеку.
Пабло нравилось расспрашивать его о прошлом Имбоки, о том, какой была деревня до нашествия морских тварей. Священник, хоть и не был свидетелем тех событий, оказался осведомлен достаточно. Его рассказ разительно отличался от той истории, что поведал старый пьяница, последний человек в Имбоке, но все же основную последовательность фактов сохранял. Как и большинство обитателей деревни, Хорхе умел придавать своей речи некую журчащую монотонность, и под звуки его голоса Пабло давал волю своему воображению, представляя события почти вековой давности.
Орфео Камбарро, ещё в юности изгнанный религиозными жителями из деревни за проступок, сущность которого стыдливо затерялась в годах, вернулся лишь спустя почти четверть века. Никто не ожидал, что человек, которого уже давно считали если не мертвым, то без вести пропавшим – точно, вновь ступит на землю уединённой деревни. Но он пришел – в сопровождении команды, отвратительнее которой люди Имбоки не видели. Его матросы передвигались странными скачками и испытывали на суше явное неудобство. Их лица, уплощенные, с широкими носами и немигающими выпуклыми глазами, вселяли животный, почти непреодолимый страх. Орфео обращался к ним резкими гортанными фразами и, повинуясь его приказам, чудовища распахнули перед ним двери в церковь. Падение христианской Имбоки было стремительным и неотвратимым. Изможденная голодом деревня сдалась практически без боя – за рыбу и деньги люди были готовы на всё, и Орфео привел в Имбоку морского бога. Однако священник туманно давал понять, что истинная вера открылась бы людям деревни и без вмешательства изгнанника, и Тайный орден Дагона не нуждался бы в посреднике, потомков которого так почитают в Имбоке. Орфео Камбарро извлекал из своего предприятия значительную личную выгоду.
- Так значит, наш старик для Ордена – что-то вроде пятой ноги у собаки? – усмехнулся Пабло: такая трактовка неожиданно его позабавила. Ксавьера в деревне боялись поголовно все, хотя по виду немощного, с трудом передвигавшегося старика трудно было догадаться, что этому есть причины. Хорхе удивленно воззрился на своего собеседника: собак в Имбоке не водилось, а те, что он видел в книгах, обладали несколько иным числом конечностей. – Выражение такое, - послушно объяснил Пабло. – То есть вы можете обойтись и без него, и без Ухии?
- Ну… - священник задумался. Прежде ему было не с кем развивать эту тему: подобные разговоры в адрес губернатора для местных были кощунством. – Насчет твоей жены я бы не утверждал, она закалывает жертв и бросает амулет, и, надо сказать, и то и другое из ее рук устраивает нашего бога. А вот Ксавьер…
Пабло насторожился. Почему-то ему казалось, что пастор знает о старике что-то важное, что-то такое, что сам Ксавьер предпочел бы скрыть. Хорхе сложил руки, спрятав кисти в широкие рукава сутаны. – Губернатор лишен права носить ритуальный нож, - наконец, словно собравшись с духом для прыжка в пропасть, произнес он. – Никто не знает, что именно произошло, но Дагон отвернулся от него.