Того, что мы делали, никогда не было. Заруби это себе на носу, капитан Хелм.
Он назвал мое настоящее имя в сочетании с моим воинским званием — это означало окончание целого периода моей жизни. Теперь я был предоставлен самому себе.
— Я не намерен писать о своих подвигах, сэр, — сказал я.
— Возможно. Но ты собираешься жениться, и мне известно, что твоя невеста весьма привлекательная юная особа. Поздравляю! Но не забывай, чему тебя учили, капитан Хелм. Ты не имеешь права рассказывать о своем прошлом никому — даже самому близкому человеку. Не имеешь права даже дать понять, что мог бы поделиться интереснейшей информацией о своих приключениях в годы войны. Мне совершенно безразлично, капитан Хелм, что в определенных обстоятельствах подобное молчание может нанести урон твоей репутации или репутации твоей семьи. Ты не имеешь права раскрыть ни единого факта своей биографии. — Он показал на лежащие на столе бумаги: — Мы позаботились о твоем прикрытии, но стопроцентной гарантии не бывает. Тебя могут поймать на какой-нибудь фразе, противоречащей сказанному накануне. Ты можешь встретить человека, с которым, по твоим словам, был тесно связан во время войны. Возможно, он назовет тебя лжецом или еще хуже… Мы сделали все, чтобы исключить подобную возможность, и тем не менее шанс остается. В любом случае ты должен стоять на своем, какой бы затруднительной или даже нелепой ни была ситуация. У тебя нет выбора, только продолжать лгать. Лгать даже своей жене. И не говори, что объяснишь все, как только сможешь. Не проси ее верить тебе, если что-то показалось ей странным. Честно смотри ей в глаза и продолжай лгать.
— Понятно, — сказал я. — Могу я спросить?
— Спрашивай.
— Не сочтите, сэр, что я отношусь к вам без должного уважения, но каким образом вы рассчитываете контролировать выполнение своих распоряжений?
Мне показалось, что на его лице промелькнуло подобие улыбки, хотя это было маловероятно. Этот человек не умел улыбаться.
— Вы уволены из армии, капитан Хелм. Но вы не уволены от нас. Разве можно расстаться с теми, кто не существует?
Я уже направлялся к двери, когда он окликнул меня. Я быстро обернулся:
— Да, сэр?
— Твоя работа достойна всяческих похвал, Эрик. Ты — один из моих лучших людей. Желаю счастья!
Похвала Мака — вещь нешуточная. Она приятно пощекотала мое самолюбие. Пройдя пешком пару кварталов, прежде чем взять такси, я подумал, что он мог не опасаться за меня. Делиться секретами прошлой жизни со своей будущей женой я не собирался. Моя невеста была нежной, чувствительной девушкой из Новой Англии, и я ни при каких обстоятельствах не рассказал бы ей, чем занимался в военные годы один из лучших людей Мака.
IV
Сейчас в гостиной Дарреллов в моих ушах снова звучал голос Мака: «Разве можно расстаться с теми, кто не существует?» Голос из прошлого нес в себе издевательскую нотку, и такая же легкая насмешка читалась в глазах Тины, когда она отошла от меня, сопровождаемая Фрэн и девицей Херрера. Я забыл, какого цвета у нее глаза — не голубые и не черные, и только сейчас вспомнил, что фиолетовые, как небо перед наступлением сумерек.
Амбал по имени Фрэнк Лорис двинулся вслед за тремя женщинами. Он бросил на меня косой взгляд, в котором я без труда прочел предупреждение и угрозу.
Сунув руку в карман, я сжал рукоятку трофейного немецкого ножа. Потом изобразил на лице ухмылку, давая понять, что готов в любое время обсудить с ним все проблемы. В любое время и в любом месте. Возможно, я превратился в миролюбивого домоседа, мужа и отца: моя талия стала шире, а шевелюра заметно поредела. Возможно даже, что некоторые физические нагрузки мне теперь не под силу, но это отнюдь не значит, что у меня подогнутся коленки при виде чьих-то накачанных бицепсов или хмурого взгляда.
Я вдруг с удивлением заметил, что воспринимаю происходящее, как в добрые старые времена. Мы всегда были волками-одиночками. Дух братства и солидарности нам не прививался. Однажды Мак объяснил мне, что старается держать нас по возможности врозь, не допускать частых контактов, чтобы мы не вцепились друг другу в глотку. «Берегите энергию для борьбы с наци, — не уставал повторять он. — Не тратьте ее на свои симпатии и антипатии». Я подумал, что возврат к прошлому произошел в моей душе удивительно быстро, словно все это время я стоял в нем одной ногой.
— Что случилось, дорогой? — послышался за моей спиной голос Бет. — Ты мрачнее тучи. Тебе здесь не нравится?
Я посмотрел на нее, и в который раз она показалась мне неправдоподобно красивой. Бет высокая и стройная. Выносив и родив троих, она безусловно обрела право называться женщиной, хотя по-прежнему выглядит молоденькой девушкой. У нее светло-каштановые волосы, ясные голубые глаза и улыбка, заставляющая мужчин — по крайней мере меня — казаться умнее и значительнее. На ней было синее шелковое платье со скромным вырезом на спине, которое мы купили в Нью-Йорке во время нашей последней поездки на восток год назад. Оно смотрелось на ней великолепно, хотя она и начала уже говорить, что донашивает давно вышедшее из моды старье — гамбит, хорошо известный всем мужьям.