Приснись мне. Пожалуйста.
Позволь увидеть тебя, хотя бы во сне. Белая кожа. Острые скулы. Ломаная линия бровей, усмешка на тонких губах.
Прошу, пожалуйста, приснись мне. Я до дрожи, до мучительных судорог хочу прикоснуться к тебе. Ощутить рваный ритм сердца, пусть на мгновение поверить, что ты жив.
Скажи что-нибудь. Все девять миров я бы отдал за то, чтобы только услышать твой голос. Тихий, немного хриплый. Сорванный. Он всегда завораживал меня. Даже когда выплевывал в лицо полные ненависти и боли слова.
Мой брат…
Мой враг…
Хоть бы еще один единственный раз увидеть твои глаза. Живые, не затуманенные смертью. И пускай в них будут ненависть и презрение. Пускай. Я заслужил. Я все заслужил. Лишь бы ощутить в своей ладони длинные чуткие пальцы. Лишь бы почувствовать, что ты есть, что существуешь… Схватить, удержать, не отпускать.
Пожалуйста, приснись мне.
Ночи в Асгарде тянутся бесконечно. Пряные, душные, обволакивающие. Тьма заливает окна, проникает внутрь, лишает воздуха. Топит.
Тор ненавидит ночь. Днем еще можно на что-то отвлечься. Измотать себя тренировками до потери сознания. Первым броситься в гущу сражения. Часами не разгибаться над пыльными свитками. И каждый раз, возвращаясь в покои, надеяться, что ночь принесет облегчение. Что стоит закрыть глаза – и над ухом раздастся тихий смешок, повеет свежестью и прохладой, а горящего лба коснутся ледяные пальцы.
Ты всегда помогал мне уснуть. Пробирался в комнату, если я болел. Клал руку на лоб. Что-то шептал. И приходил сон. Он пах весенними ручьями, что пробиваются из-под снега на прогалине леса. Он пах зеленью, набухшими почками, молодой листвой. Он приносил облегчение, смывал жар, исцелял.
Ты приходил, даже если было нельзя. Даже если за очередную (какую по счету?) проказу тебя запирали в спальне. Пробирался тайком, минуя стражу и не менее бдительных нянек. Как тебе это удавалось? Я не знаю. Я столько всего о тебе не знаю.
Зато хорошо помню, когда ты впервые не пришел. Я предал тебя в тот день. Если вдуматься, вся моя жизнь – череда предательств. Почему ты должен был умереть, чтобы я это понял?
Сколько времени прошло, а боль никак не уляжется. Кто сказал, что время лечит?
Черные волосы, белая кожа, идеально прямая спина. Холодный, отрешенный взгляд. Сколько всего ты за ним прятал… Боль, нежность, обиду, страх. Когда-то я мог разглядеть. Потом убедил себя, что ты этого не стоишь. А потом стало слишком поздно.
Мне не хватает тебя, брат.
А исправить больше ничего нельзя. Ничего. Нельзя. Исправить. Зато можно до одури кричать. В кровь кусать губы. Разбивать руки о стены. Выть.
Но бесполезно. Ты мертв.
Локи.
Ло-ки.
Всего два слога. Будто в сердце дважды вонзается острый меч. И не твое лицо сереет, не твое тело пронзает последняя судорога, а мое…моя душа покрывается пятнами смерти, темными и безобразными.
Зачем ты полез, глупый? Что же не послушал?
Локи.
Локи.
Приснись мне. Прошу.
Нифельхеймские послы покинули тронный зал и Один, наконец, мог позволить себе удалиться в собственные покои. После целого дня приемов, разбора жалоб, просьб, конфликтов можно было рухнуть в постель и распрямить затекшие плечи.
«Этого ты хотел? – насмешливо шепнул внутренний голос. – Этого так жаждал? Ну что ж, наслаждайся теперь. Твое желание исполнилось».
Всеотец досадливо поморщился. В последнее время беседы с самим собой вошли в какую-то извращенную привычку. И радости приносило мало.
В дверь постучали.
Можно было даже не спрашивать, кто. Из всех асов один только бог грома каждый раз долбился в дверь так, будто хотел снести ее с петель.
Хель, как же не вовремя! Впрочем, чему удивляться. Тор всегда не вовремя. Всю жизнь.
И все-таки сердце предательски дрогнуло и заколотилось быстрее. Как давно они не оставались наедине? Как же давно…
Один подавил вздох, бросил быстрый взгляд в зеркало и разрешил:
- Заходи.
Тор вошел, молча наклонил голову, приветствуя отца. Поднял глаза. Слегка вздрогнул: давно не видел его так близко, так…по-домашнему. Последние несколько месяцев лишь издали наблюдал за величавой фигурой на Асгардском троне. Не решался приблизиться. Просто не знал, что сказать.
«Он постарел», – подумалось внезапно, – «изменился».
Всеотец сидел в кресле, устало кутаясь в подбитый мехом плащ. Несмотря на теплую погоду, в камине горел огонь. И эта поза… плащ… вдруг до боли напомнили Тору брата. Он тоже все время мерз. Над ним смеялись, он обижался, дерзил в ответ – да так, что желающих шутить вскоре почти не осталось. Но все равно, каждый раз, видя, как Локи привычным движением стягивает на груди тяжелый мех, Тор подмечал, как леденеют глаза и вызывающе вздергивается острый подбородок – словно младший брат заранее готовил колкость в ответ на очередную дурацкую шутку.
Сердце в груди глухо бухнуло.
Нет. Нет! – сказал себе Тор. – Не смей об этом думать. Не здесь. Не сейчас.
Тор изо всех сил сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
- Что ты хотел, сын? – голос Одина спокоен, безразличен. Лицо – доброжелательная маска. Ничего не прочтешь – о чем думает? Что чувствует?
Тор опустился на одно колено. Вдохнул. Выдохнул. И попросил:
- Отец, отпусти меня.
- Куда? – В глазах Одина лишь легкая заинтересованность. Скорее дань вежливости, нежели любопытство.
- В Нифельхейм. Ты пообещал их послам военную помощь.
- И я сдержу обещание. Три сотни асгардских воинов выступят завтра с рассветом.
- Разреши мне их возглавить.
- Зачем? – холодный взгляд, непроницаемое лицо. Перед Тором Царь – не отец. И мелькает мысль: неудивительно, что Локи всю жизнь пытался тебе что-то доказать. Пробить ледяной панцирь отчужденности. Достучаться. Мне еще досталось немного твоей любви, Локи же – одни крохи.
Что мне тебе ответить?
И неожиданно для себя Тор говорит правду.
- Я не могу тут больше. Прости, отец. Я старался. Видят боги, я старался! Но больше так продолжаться не может. Я задыхаюсь в этих стенах. Здесь каждая вещь… каждый камень напоминает о нем.
На последнем слове голос срывается.
И снова – изо всех сил сжать кулаки. Держаться! Не здесь. Не сейчас.
- Ты говоришь о брате? – в голосе отца впервые проскальзывает живое чувство. Любопытство?
Тор вскидывает глаза и видит, что отец, чуть подавшись вперед, внимательно смотрит на него. И в глазах странное выражение. Болезненное внимание и что-то еще… страх? Нет. Тогда что?
- Ты говоришь о Локи? – неожиданно мягко повторяет Один.
И, как всегда в последние месяцы, при звуке этого имени Тор начинает задыхаться, словно выброшенная на берег рыба, рваными всхлипами втягивая в себя воздух.
- Отец… я…
Он вновь впивается ногтями в ладони, пытаясь обуздать эмоции. И вдруг четко осознает, что сил сдерживаться просто не осталось. Кончились силы. Выпиты бессонницей темных и душных ночей. Вытекли вместе с кровью, капающей с разбитых костяшек пальцев. Утонули в хмельной попытке забыть… не видеть…не думать.
Тор до крови закусывает ладонь, из последних сил стараясь сдержать подступающие к горлу рыдания. Могучее тело колотит как в лихорадке. И внезапно прохладные пальцы на плече – словно ожог.
- Тор, – тихо произносит Один. И Тор с глухим стоном падает на колени, к ногам отца, вцепившись зубами в собственную руку и сглатывая соленую влагу – то ли кровь, то ли слезы. Ему уже не важно, что подумает о нем царь Асгарда. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что последний раз он позволял себе подобное в далеком детстве. Но он не может остановиться, давясь так долго сдерживаемыми слезами.
А Один выглядит неожиданно растерянным. Протягивает руку, чтобы коснуться волос сына, но в последний момент отдергивает. Закусывает губу. И если бы Тор видел сейчас его лицо… если бы видел…