К полудню выскочили к Всеволжску.
— Ваня! Ну! Что там было?! Как ты спасся?!
Потом понял: не отстанут. Поднапрягся и резюмировал.
— Спокуха! Уток пощипали. Теперь они на яйца сядут. В смысле: в зимовья.
Русава умерла через день. Она сильно мучилась. Мара сбивала боль своими снадобьями на пару часов. Потом снова.
Как же она тогда говорила? «Поклянись, что не сделаешь нам зла»? Смертельный яд — это «зло»? Или — уже «добро»?
Пришлось дать… того же самого — синильной кислоты. Она дёрнулась в судороге. И — успокоилась. Скрюченные искалеченные пальцы разжались, лицо разгладилось. Умиротворилось.
— Не грызи себя, лягушонок. Ты ей ничего не обещал.
— Знаю, Мара. Но я… утратил. Потерял надежду на возможность. На возможное общение с интересным, сильным человеком. Мой мир стал чуть-чуть… не изукрашеннее.
А ночью пришлось выгонять из своей постели её малолетнюю дочку.
— Мама сказала… она велела… чтобы я с тобой… чтобы я под тебя…
— Дура! Вон пошла! Стоять! Как тебя зовут? Плевать. С этого дня ты — Русава. Это твоё имя.
— Но… как же… Я же… не «русская женщина»…
— Точно. И не русская, и не женщина. Но — будешь. И смотри у меня! Чтоб… соответствовала!
— А как же… Я ж яксярго…
— Уже нет. Забудь. Стань Русавой.
Яксярго — опоздали навсегда. Их ошибка, мучения, которым некоторые из них подвергли Русаву, что взбесило меня совершенно, обернулось катастрофой этого народа.
По сути: конфликт этических систем. Для меня Русава — умная, смелая, просто — красивая женщина. Героиня. Которая спасала свой народ. Для них — чужая, приблудная подстилка, которая народ предала. «Гадюка, пригретая на груди». Они наказали её в рамках своей племенной этики: «чужой — виновен».
«— Хто всрався?!
— Та нывистка.
— Так вона ж у поли!
— С видтеля и несе».
А мне на эти стереотипы — плевать, мне дерьмо убирать надо. И: «аз — воздам».
Племя одномоментно потеряла значительную часть своей элиты. Утратило боеспособность и структурированность.
Правил автоматического замещения должностей здесь нет. Я об этом уже… Здесь — ещё хуже.
Сначала торжественные долгие похороны. С могилами в «полный рост». С кучей громких слов и клятв. Типа: «Не забудем! Не простим!». Потом воины разбрелись по своим «кудам» и начали мериться «авторитетами».
— Кудатей буду я!
— Нет, я! Я — кудатней!
Тут лёг снег, стали реки. Неизбежная откочёвка в зимницы сопровождалась невиданной сварой. Обычно старейшины гасили эти ссоры. Они все хорошо знакомы друг с другом, какие-то личные отношения, взаимные обязательства… Очень многих из них — не стало. А для нового лидера…
— Я тебе обещал? Нет? Значит, этого не было.
Пошёл передел обще-племенной и обще-родовой собственности. На это наложилась толпа беженцев.
Два рода, из ближайших к Стрелке, потеряли своих мужчин, бросили свои селения, в значительной мере, своё имущество. И — утратили свои традиционные права в ряду других родов. Если бы я их убил или угнал в полон — о них бы погрустили и забыли. А живых — надо кормить. Кому?
Скученность населения в зимницах, присутствие «своих чужих» — беженцев, создавала поводы для ссор постоянно. Яксярго были слишком заняты своими внутренними делами, чтобы гадить мне. Только к середине зимы они смогли выбрать нового тюштяя. Но ситуация у меня уже изменилась. Разговор пошёл по-другому.
Пример Яксярго оказался поучителен и для других местных племён. Хоть и не сразу, но до них дошло: надо выбирать.
Принцип: «выбери два из трёх» — повторялся мною многократно. Это было невиданное свободомыслие. Ибо давало свободу выбора.
Степнякам нужны пастбища. «Уйди или умри». Без вариантов. Религиозные войны ведутся на уничтожение иноверцев. «Вера или смерть». Князья воюют за данников: «Закон — мой».
Но я не нуждался ни в чём! Зачем мне чужая земля, если любой кусок своей — я могу превратить в «золотое дно»? К чему мне чужие жизни? Я — не мститель, не проповедник, не нацист. Зачем мне данники, зачем отбирать, когда сами отдадут?
Я получаю нужное — иначе. Не «по-людски». Потому что — сам иной. Нелюдь. «Зверь Лютый».