Запах зоопарка висит здесь всегда, его чувствуешь, едва войдя в здание, а наверху он еще сильнее. Но это отнюдь не гнусный запах. Он похож на запах, исходящий от земли, влажный, но это не запах болезни. В первый приезд сюда, я помню, у меня возникло чувство отвращения, как от вони канализации. Но постепенно, если дышишь глубоко и нормально, то понимаешь, что это аромат земли, и начинаешь относиться к нему с должным уважением.
Палата моего старика находится в самом конце коридора. Напротив его двери коридор чуть расширяется, и там стоит стол дежурных медсестер. Они не поднимают глаз, когда я открываю дверь. Здесь никто никогда ничего не ворует, никто не причиняет никому никакого вреда. Все здесь настолько стары, что никаких чрезвычайных ситуаций возникнуть просто не может.
В какое бы время я к нему ни заходил, он всегда спит. Мне уже на двадцать лет больше, чем было ему, когда я родился. Я гораздо старше того мужчины, на которого глядел снизу вверх во время наших прогулок под сильным ветром. Волосы у меня уже со всех сторон седые. Мама умерла уже давно-давно. Все мои братья и сестра тоже умерли, все, кого я знал, все, с кем играл в карты. Еще я потерял многих друзей. Получается, что он, в сущности, не настолько уж старше меня, такого, каким я теперь становлюсь.
Я стоял у двери, глядя вниз на него, и тут вспомнил про собрание прошлой ночью. На сцене стоял ряд стульев, на которых помимо меня сидело еще человек пятнадцать. Доналд Фрост председательствовал, он и представил всех нас по очереди. Когда я поднялся, аплодисменты по какой-то непонятной причине зазвучали сильнее и дружнее, по всей вероятности, потому, что это было впервые, когда я явился на подобное мероприятие, а также потому, что я уже сам стал хитом в этой ныне идущей пьесе и мое лицо было всем знакомо. Но когда я встал, а аплодисменты все продолжались, Доналд махнул мне рукой, приглашая подойти к микрофону. Я опасался, что газетчики зафиксируют, что я тут буду говорить, а я понятия не имел, о чем говорить. Ну, я подошел к микрофону. В зале установилась хорошая, внимательная тишина. Зал был набит битком. Говорили также, что и снаружи стоит плотная толпа, столько было желающих попасть внутрь. Я наклонился к микрофону и услышал собственный голос, произнесший: «Человек лишился зрения, и он из знакомых мне людей». После чего понял, что вообще-то совсем не знаю этого парня, который ослеп, и замолчал. Понял, что это прозвучало совершенно по-идиотски. Понял, что и сам я напуган, что впоследствии кто-то может начать расследование и меня могут обвинить в том, что я принял участие в этом митинге. И сказал: «Мне хочется, чтобы эта война прекратилась. Я не понимаю, зачем нужна эта война». И пошел назад к своему стулу. Раздались бурные, просто оглушительные аплодисменты. Я так и не понял почему. Интересно, что я такого сказал и почему это вызвало такой взрыв энтузиазма? Это было как на премьере, когда какая-то реплика, которой ты прежде не придавал никакого значения, вдруг вызывает бурную реакцию зала. Но мне было радостно, сам не знаю отчего. Может, от одних этих аплодисментов, которых я тоже не понимал, но мне было радостно, и я вдруг подумал, что это с моей стороны была ужасная, просто ужасная ошибка, что я так никогда и не женился.
— Пап? — тихо позвал я, чтобы не напугать его. Он открыл глаза и приподнял голову, заморгал и посмотрел на меня.
Он теперь всегда улыбается, когда его разбудишь, и нижняя часть его длинного лица как бы опускается, начиная от уровня глаз, чтобы дать им открыться пошире. Не совсем понятно, правда, знает он, кто ты такой, но он тебе непременно улыбается. И я всегда представляюсь, прежде чем сказать еще что-то. «Это я, Гарри», — говорю я, стараясь, чтобы это звучало как бы мимоходом, словно я сказал это только потому, что он сейчас без очков. Его пальцы нервно скользят по нижней губе. Он ощупывает себя, как мне кажется, потому что больше неуверен, реальность это или сон, когда люди вдруг приходят и уходят, а он не помнит точно, знает он их или нет. Он тут же хочет непременно вылезти из постели. Он всегда полностью одет, но укрыт одеялом, иногда он даже в ботинках. Но сегодня он в одних носках.
— Мне тапочки нужны.
Я достал его тапки из металлического шкафчика и помог ему их надеть. Он опустил ноги на пол и встал, заправляя рубашку. И сказал: