— Ладно, стели постель… Завтра мне рано вставать, — строго проговорил Роберт Юльевич и, не дожидаясь ответа, пошел: он боялся, что жена осмелеет и спросит: «А как же с костюмами, что мы сдали в ломбард?..» Хорошо бы как-нибудь ускользнуть от ответа на этот вопрос: все ж таки Роберт Юльевич затруднялся, глядя прямо ей в глаза, ответить: «Не мы сдавали, а ты сдавала…»
Когда Катерина, убрав со стола и вымыв посуду, пришла в спальню, Роберт Юльевич лежал уже в кровати; он хотел было притвориться спящим, но не успел — они встретились глазами. И после паузы Катерина сказала:
— Наверно, дождь соберется, гроза… Ты слышал, громыхает? Как ты завтра поедешь?
— А что со мной сделается? Я же в кабине поеду, — отозвался он и отвернулся к стенке, показывая, что будет спать.
Катерина тоже затруднялась. Услышав, что муж уезжает, она, конечно, забеспокоилась, но никак не решалась заговорить о закладе, и тоже из боязни, как бы он не подумал, что она не доверяет ему, и не обиделся.
— Людочка что-то кашляла вечером, — сказала она, расчесывая на ночь волосы, — они тяжелой плотной массой свисали до пояса.
— Кашляла? — бормотнул он, имитируя засыпание.
— Я посмотрела ей горлышко — ничего, чисто все, розовенькое, как у воробышка, — сказала Катерина.
— Угу, — промычал он.
Она заплела на ночь толстую косу, скинула халатик, аккуратно сложила на стул и в холстинной рубашке — еще из ее девичьего приданого — легла рядом с мужем; нечаянно толкнула его локтем, он заворочался. И перевалился на спину, дальше притворяться спящим было уже невозможно.
Некоторое время оба молчали, думая каждый об одном и том же, но каждый по-своему. И первым не выдержал этого молчания Роберт Юльевич — слабейший из них двоих.
— Ты вот что… — начал он, глядя в потолок, — ты насчет этого… ну, ты догадываешься, насчет тех костюмов… ты не волнуйся.
Она повернулась к нему, приподнялась на локте, вся мгновенно исполнившись внимания и надежды.
— Я, во-первых… — медленно, с паузами продолжал Роберт Юльевич, — во-первых, я говорил с Бобриковой… с Галиной Викторовной — согласовал…
— Кто это Галина Викторовна? — тихо спросила Катерина.
— Наша костюмерша… И с нашим директором говорил, он в курсе… (это все была неправда, сейчас только придумалось). Никакой надобности в этих костюмах пока нет. Пускай полежат, ничего им не повредит… наоборот, моль не съест, — даже пошутил он.
— А я… прости, Робик, я думала, что их могут хватиться в театре… — робко проговорила Катерина.
— Так мы же их выкупим, — решительно заявил Роберт Юльевич. — Вот еще ерунда.
— Не могут хватиться? — переспросила она.
— Ну, если очень долго не выкупим, может, и могут…
Катерина откинулась на спину, напряженно вдумываясь в эти успокоительные заверения.
— А мы их выкупим скоро? — неуверенно спросила она.
— Ну конечно, выкупим! — с преувеличенной даже твердостью ответил Роберт Юльевич. — Я ведь должен получить премию. И мы их выкупим — эти чертовы костюмы… Еще останется тебе на костюм, — пообещал он. — Солидная премия! А костюм — приличный выходной костюм тебе давно нужен. Или ты предпочла бы платье? Твое зеленое уже никуда не годится. Закажем тебе в ателье — шифоновое: самые модные теперь.
— Людочке надо бы костюмчик… я видела джерсовые, симпатичные, — сказала Катерина.
— И Людочке купим… А весной махнем всей семьей на курорт. Я возьму отпуск, и мы двинем… Куда бы ты хотела? Давай в Прибалтику, а?.. Я когда-то с родителями был там. Море, дюны, сосны… Приемлемо, а? Чудесные пляжи — песочек на десятки километров, идешь себе, идешь, и нет ему конца. И море… холодноватое, правда, но ласковое… набегает волна за волной. Все трое — махнули?
Роберт Юльевич вскинулся и сел на постели по-турецки, сложив ноги.
— Меня в филармонию зовут. Двойной против нынешнего оклад и вообще… положение… Но я поставил условие: прежде чем за новую работу браться — двухмесячный отпуск. И мы поедем всей троицей. Тебе особенно надо проветриться. Людочка тоже поплескается в соленой водичке. Там неглубоко, а ей будет полезно. Пусть закаляется девчонка.
Роберт Юльевич говорил, говорил, он почувствовал себя, как в лихорадке, — по-видимому, не так это просто — понимать, что ты совершаешь предательство: если не убийство, и постараться заглушить, опровергнуть, задавить это понимание.
Он ощущал на себе физически, как ощущают горячий свет, взгляд Катерины, — взгляд тревожил, укорял, раздражал, лишал покоя — очень внимательный и ласкающий, очень любящий — прах его возьми! — любящий взгляд!.. Тут что угодно наобещаешь, только чтоб успокоить и порадовать эти детские глаза — детское у взрослой женщины: чепуха какая-то!