Наконец, спасительная мания сочинительства овладела Улановым — его крепко потянуло к столу. Он ложился вечером с утешительной мыслью, что завтра утром он опять сядет за свой стол. И как случалось с ним в счастливые времена его литературной молодости, то немногое, что приоткрылось ему ныне в его сегодняшних знакомствах, было, как добрые семена, упавшие на изголодавшуюся почву…
Однако он ждал телефонного звонка — ждал вопреки всем разумным соображениям. Пришла осень, полились дожди; жена — это уже стало почти эфемерным понятием — вернулась и опять уехала сниматься для кинофильма. А Николай Георгиевич, даже погрузившись в работу, где-то в глубине сознания, независимо от того, чем он был занят, все прислушивался. И когда раздавался телефонный звонок, шел к аппарату с тревожной надеждой.
Наконец Николай Георгиевич услышал в трубке голос Мариам: она назначила ему встречу в квартире своей приятельницы.
Антон Антонович Коробков доехал в метро до площади Революции, а оттуда пошел пешком — пересек Красную площадь и через Спасские ворота вышел на площадь Кремля. Тут было просторно, нарядно и строго; утро сегодня сухое и прохладное. И полурастворенное в легком облачном тумане низкое солнце окрасило воздух в слабый золотистый тон. А в этом свете мягко излучались купола кремлевских соборов.
Антон Антонович, бригадир строителей, был приглашен в Кремлевский Дворец, чтобы получить орден — орден Трудового Красного Знамени, свою первую большую награду. Не маленькими, конечно, следовало посчитать и те две медали, с которыми он вернулся с войны: медаль «За победу над Германией» и медаль «За взятие Берлина» — сами их названия, если вдуматься, говорили о многом, о таком большом, что не уменьшится и в перспективе веков. Но на войну Антон Антонович попал лишь в сорок четвертом, восемнадцатилетним юнцом, когда миру уже светило ее победное окончание. Правда, ему на всю жизнь запомнилось строительство одной переправы через небольшую поганую речушку недалеко от Берлина, когда под бомбежкой он, счастливчик, уцелел один из всего отделения, стоя по пояс в холодной воде; правда, он недельку потом пролежал с контузией в медсанбате, но куда ему было тягаться с опаленными всеми видами огня, простреленными во всех направлениях, прошагавшими в боях полные четыре года усачами-ветеранами?! Он и надевать две свои медали перестал даже в праздники — стеснялся.
Сегодня он их нацепил на лацкан выходного черного пиджака; к ним сегодня должна была присоединиться действительно серьезная награда, и все вместе это выглядело неплохо.
Конечно, он волновался… И хотя привык просыпаться рано — зимой еще затемно, случая не было, чтобы Антон Антонович за всю жизнь не поспел ко времени на работу — он и лег с вечера накануне пораньше, а ночью просыпался несколько раз и взглядывал на часы, боясь опоздать к указанному в приглашении часу. Посматривал на спящую рядом покойным сном — даже дыхания не было слышно — свою возлюбленную предательницу, ветреную Мариам-жену… Вот уже сколько ночей — годы прошли, как они спали вместе, а его восхищение этой женщиной не ослабело, не перешло, что бывает и в лучших случаях, лишь в мирную связанность, в супружеское доверие. Как раз доверия к Мариам, именно доверия и не стало у Антона Антоновича…
В слабом свете ночничка, который он включал, чтобы взглянуть на часы, он различал только смуглое плечо да черную косу, полурассыпавшуюся по подушке, да высунувшуюся из-под простыни узкую ступню с круглой пяточкой — Мариам лежала спиной к нему.
Ох, не случалось, видно, никогда у человека полного счастья! В самом деле, его, Антона Коробкова, называли с похвалой ныне на собраниях, а недавно и в газете величали знатным человеком страны — подумать только! — его, Антошку Коробкова, который из полунищей деревеньки, в лаптях, в прохудившемся армяке приехал некогда со старшим братом на первую свою стройку, на далекий Урал, и которого теперь наградили одной из почетнейших наград государства — не зазря наградили: у него была лучшая в их строительном управлении бригада, одной из первых перешедшая на злобинский метод бригадного подряда, из квартала в квартал перевыполнявшая план, — а его разлюбила жена! И ничего тут не мог он поделать: разлюбила — и конец!.. Был теперь у них и достаток в семье, и сын рос славный, и доченька — на радость родителям, а ничто — хоть разбейся! — ничто не могло ему, Антону Антоновичу, вернуть прежнюю Мариам.