— А мама ушла на рынок, — объявил Ираклий, — что-нибудь вкусненькое, сказала, к обеду…
И Антону Антоновичу опять же непонятно почему полегчало: все-таки, значит, Мариам не совсем потеряла совесть, задумала вот устроить для мужа праздник.
Не сняв по домашнему обыкновению пиджака и не развязав галстука, в полном параде Антон Антонович сидел за столом, ожидая жену с покупками. И мысли его шли в обратном направлении, теперь он думал о достоинствах Мариам: молодая еще, намного моложе его, а к семье привержена: дети у нее ухожены, всегда в порядке, воспитаны в привязанности к родителям, хорошо учатся, да и сам он не мог пожаловаться на ее невнимание — всегда к выходному дню оказывалась у него чистая рубашка, пеклась и об его здоровье: простудился как-то, хрипел, так она что-то из яиц и сахара приготовила ему — называется чудно: «гоголь-моголь». И не это, в конце концов, главное: она, Мариам, была в его жизни — если напрямую, как на духу, — самым большим очарованием: улыбнется навстречу, словно ласковое слово скажет, и забываешь про то, как лаялся сегодня с прорабом. По правде если, эта женщина — красавица, умница, заботливая мать, добрая хозяйка — могла бы иметь побольше того, что он, при всех своих заслугах, смог ей дать — и наружностью не киноактер, и ростом не вышел, и образованностью не блещет, хотя и окончил с великими усилиями вечернюю школу для взрослых, сын Ираклий, восьмиклассник, обошел его, надо признаться, в том, что называют интеллигентностью. Словом, куда ни кинь, а кроме благодарности случаю — чему еще? — за такую подругу жизни он, Антон Коробков, ничего не вправе даже чувствовать, Мариам была ему, как нечаянный подарок. И пусть уж — так выходит по справедливости, — пусть, пока молодая, где-то там еще порадуется, пусть — если не слушать людей, а слушать только свою совесть, — пусть даже и погуляет… Нельзя ради себя одного обкрадывать другого, да еще любимого, нельзя, как говорят в народе, заедать другую жизнь.
И оправдывая жену, и прощая ее, Антон Антонович испытывал удивительное облегчение. Он подумал и о том, что, может быть, высокая награда, которую он ощущал все время на левой стороне груди, порадует сегодня и Мариам — это было бы совсем замечательно!..
Заседание цехового комсомольского бюро затянулось: обсуждалась работа молодежных бригад, далее — план культработы, далее — персональные дела. И по всем вопросам, горячась и забывая о регламенте, брал слово Хлебников, впрочем, так бывало всегда: казалось, он решительно все принимает близко к сердцу. Сегодня особенно шумный разговор вызвали его рассуждения о качестве выпускаемой на заводе продукции…
— Мне могут сказать: яйца курицу учат. И точно: на заводе я не слишком давно… Но как же быть? Не во мне, в конце концов, дело. Всем нам, ребята, надо еще учиться и учиться. А я о чем хочу: очень удивило меня, что есть, оказывается, работа выгодная и есть невыгодная. Вот чего я раньше даже не подозревал, теперь просветился… Невыгодную берут без охоты и делают спустя рукава, чтоб скорее от нее отвертеться: шаляй-валяй делают… А получается что? Некачественное изделие, плохо сработанная деталь. Я и хочу сказать, — Хлебников улыбнулся, — я лично согласен на невыгодную работу. И не потому, чтобы в получку я обязательно был аутсайдером. Я не такой уж круглый дурак… Но мне просто не по душе сдавать некачественную вещь — вещь, над которой требовалось и подумать побольше, и поработать подольше. Мне — не смейтесь, ребята, — мне просто совестно выпускать из своих рук некачественное изделие. Я и предлагаю принять как закон: комсомольско-молодежные бригады и невыгодную работу делают качественно!
И сразу за столом поднялась разноголосица.
«Надо расценки пересматривать», «Новые нормы надо!», «Надо ОТК пошевелить!..», «Искать резервы надо…»
— Тихо, ребята, дайте договорить, — другим тоном, утишив голос, отчего шум быстро улегся, Хлебников отчетливо проговорил: — Все правильно: и насчет расценок, и насчет ОТК. Но есть еще, сдается мне, есть в человеке, особенно у молодежи… как бы это сказать? Есть резерв совести. Вот до него и надо добраться и пустить в дело, как в бою посылают в огонь, — этот резерв совести. О самих словах «невыгодня работа» надо забыть…
— Будем советоваться, соберем мастеров, пригласим ОТК, администрацию, — сказал секретарь бюро — интеллигентного облика молодой человек с умеренно отпущенными на затылке волнистыми волосами, в свежей спецовке, слесарь-наладчик. — Вопрос серьезный, надо чтоб и невыгодная работа становилась в конечном счете выгодной… И, разумеется, не за счет снижения качества.