Но ценой собственных страданий этому и учат нас Мастер и Маргарита. Они этому и научили Воланда, бывшего дьявола, который «обрел человеческое обличье» не только внешне. Он теперь во всеоружии человеческого (и на всякий случай универсально дьявольского) опыта. И этот опыт питает его надежду, что «все будет правильно». Это последние слова бывшего дьявола. Нет, значит, проблемы дьявольщины в жизни — есть проблема творчества и служения истине, бескорыстия и любви. Благо наконец должно стать искушенным, сильным, победительным! Люди должны научиться любить и самоотверженно защищать творчество, как это делает Маргарита. Даже если для этого приходится принять облик ведьмы и вооружиться лукавством преисподней! Лишь творчество к такому допустить не следует — это гибельно для творца. Мастер остается самим собой, даже будучи приведенным в преисподнюю!
Мастер и Маргарита между тем приближаются к своему Вечному Дому.
«Мастер шел со своей подругой в блеске первых утренних лучей».
К слову сказать, такой же образ, символ веры в грядущее человечества, завершает чаплинский фильм о нашем архисложном времени, который так и назван был художником: «Новые времена»…
Подобно Мастеру и Маргарите, в блеске первых утренних лучей, уходят и герои чаплинского фильма. Уходят, закаленные испытаниями, возвышенные страданием, полные веры в жизнь, ничего не нажившие, кроме опыта, и все же стойкие и просветленные в своей вере. Они уходят, все больше и больше удаляясь от нас, зрителей, не оглядываясь и не призывая следовать за ними. Они уверены, что в ком достанет душевных сил и без призывов последует за ними!
Сколько у них литературно-исторических предтеч! Но у всех тех недоставало бойцовского мужества, опыта борьбы, стойкости. Они терпели каждый раз поражение, не имея возможности защищать свою любовь и духовность от дьявольщины жизни. Это были «бедные люди», кроткие, мечтательные, и случайны были их белые ночи счастья. Макары Девушкины и Вареньки Доброселовы безжалостному миропорядку человеческой дьявольщины могли противопоставить лишь свою искреннюю мечту, свое душевное смятение, свое драматическое отчаяние. Не было еще в них высших озарений об этом мире, не было решимости искать и отстаивать истину до конца. Их идеализм инфантилен. Но они не бесследно прошли в жизни, они именно предтечи Мастера и Маргариты, равно их великий создатель, страдалец за человечество — Достоевский один из предтеч для автора «Мастера и Маргариты». У Гёте взято лишь сюжетно-структурное подобие, общая модель нравственной поляризации жизни. Подлинное наполнение ее — все те же духовные поиски нашей классики, ее боль за человека, ее мучительная страсть найти истинные пути к человеческому счастью. Это карамзинская бедная Лиза, пушкинский бедный станционный смотритель Вырин, гоголевский бедный чиновник Башмачкин, бедные Макар и Варенька Достоевского, все униженные и оскорбленные, на защиту прав и человеческого достоинства которых стал двуединый, из духовных начал нашего народа и нашей классики, подвижник Мастер.
Если Достоевский — в силу одного «видения на Неве» в пору молодости — понял цель своего писательского подвига в служении «бедным людям», «честным и чистым, оскорбленным и опечаленным», то Булгаков — художник нового времени — видел цель своего писательского подвига в показе сильных людей, мы учимся у Мастера, восхищаемся Маргаритой, но даже в самые тяжелые минуты их страдальческой судьбы мы не испытываем сомнений в их правоте. Мы исполнены веры в их нравственную победу. Они сильные люди, они образцовые люди! Духом жизни они побеждают трагизм бездуховной повседневности потому, что именно высшими озарениями побеждают отчаяние. Так мужают и созревают мечта и романтика. Высшие проявления человеческой личности, двуединство творчества и любви, научились отстаивать себя: в мире уже случилось главное событие, осуществилась важнейшая мечта подвижников, — к ним приковано внимание людей, они встречают все чаще и чаще понимание и сочувствие, их подвиг все трудней замолчать, скрыть, убить память о нем! Человечество у преддверия всеобщего и неукоснительного законопорядка, который защитит личность и ее творчество, поставив вне закона жестокость приобретателя и дьявольщину нетворчества, денежное всемогущество, разнузданность его инстинктов и бессердечность насилия мира купли-продажи!.. Вот почему дьявол-человек Воланд становится человеком (а подлинный дьявол во мнимом человеческом обличье — даже во мнимом обличье руководителя создателей духовного! — Берлиоз немедленно и безжалостно подвержен казни). Не просто художественный символ, утешающий миф здесь — упование здесь как сама историческая неизбежность!..