И какой богатырской выносливостью обладает материал о великих! Да что там талантливый и умный субъективизм Цвейга и Моруа — даже проглатываются, несмотря ни на что, брошюры биографов-ремесленников! Ведь ни Цвейг, ни Моруа не может явить чуда подобно Христу: «накормить толпу несколькими хлебами». И ремесленники сочинительствуют интригу, кому детектив, кому любовная перипетия…
Отведав эту размашистую, замысловатую подчас и все же безликую стряпню, еще больше ценишь Цвейга и Моруа, их страстную любовь к герою, к их герою, их писательскую самоотрешенность, их талантливое слово. Они, кажется, сами живут его жизнью, день за днем, страдают его болью, радуются его удачам, все зная наперед и все же будучи во власти судьбы, — простишь им их субъективизм. Уже не думаешь о нем, становясь просто непредвзятым, невинным, доверчивым читателем, позволяешь себя вести по тем тропам великой жизни, которые выбирает — на свой вкус, на свое усмотрение — писатель-гид, писатель-рассказчик, писатель-биограф!..
Становясь, наконец, и благодарным читателем, где писатель и сердцевед умеют постичь и дать нам в ощущение сердечную мысль великого человека!
И не враждуют — рядом на полке — книги двух выдающихся биографов. Даже о том же герое, великом человеке…
ТИПЫ И ОБРАЗЫ
С годами, с ростом читательского стажа и, вероятно, опыта, все отчетливей представляется, что наша классика есть именно литература типов как художественных открытий. По преимуществу типами и являются герои произведений Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Достоевского, Тургенева и Гончарова, Толстого и Чехова. Их создатели вправе бы сказать: «герои нашего времени». В том смысле, что у каждого классика было свое время. То есть свое чувство времени даже посреди других классиков-современников. Из этого чувства — личного опыта — и вырастало различие литературных типов у классиков-современников. Но было и просто различное время — подчас разница в несколько лет, в десятилетие, равна другой эпохе… И времени, и истории присущи некие экстремальные, выражаясь современно, моменты. Художники особенно чутки к отражению их. Классика явила нам типы — «впереди жизни».
Уже в самих упованиях своих наша классика жила как бы именно «впереди жизни» — в этом было активное отрицание неудовлетворяющей действительности! Во всем изображаемом настоящем чувствовалось зерно будущего, слышался когда затаенный, когда явственный вздох о будущем… Подчас и обращения были прямыми — к «товарищам потомкам»!
Так наша классика — в первую голову — доказала нравственную несостоятельность, неправомерность обывательского равнодушия к будущему, к жизни его поколений. В этом был и сокровенный народный опыт, деятельный завет. Человек ставил дом прочно и надолго — чтоб его достало внукам и правнукам. Крестьянин годами выкорчевывал пни, удалял камни, расширял, улучшал свой клин земли, чтоб достался он внукам и правнукам и увеличенным, и большего плодородия. Моральным бойкотом встречался всюду тот, кто жил и трудился по принципу: «на мой век хватит…» Лень в труде, равно как и душевная лень, никогда не одобрялась нашим народом! И не из этого ли народного опыта писал Толстой: «Работать умно, полезно, с целью добра — превосходно, но даже просто работать вздор, палочку строгать, что-нибудь, но в этом первое условие нравственности, хорошей жизни, поэтому счастья».
Так одно из важнейших побуждений творчества, в частности художественного творчества, — «Вырвать радость у грядущих дней!» — становится побуждением, внутренним чувством труда нынешних поколений. Так человек труда научается жить и в настоящем, и в будущем! Без чувства будущего, без деятельной заботы о нем, без труда во имя его — жизнь была бы нища. Так, по существу, труд приближается к творчеству, которое всегда устремлено в будущее.
Давно люди чувствовали насущность духовных целей жизни. В противовес выспренности и отвлеченности в призывах церкви по поводу грядущего — народ об этом говорит непреложно, конкретно: «вырасти человека, посади дерево, напиши книгу». Всякий труд, подлинное творчество устремлены в будущее! Вот почему духовные цели жизни, чувство будущего — всегда были насущной заботой нашей литературы, писательского цеха. Даже в своих художнических ретроспекциях, в темах революции и гражданской войны или в теме коллективизации, индустриализации, строек первых наших пятилеток, затем в теме героики войны с гитлеризмом — неизменно в нашей литературе, уже в основе ее исторического оптимизма, удивительно чувство живого дыхания будущего. И, например, показательно, что фантастике, всегда занятой будущим, ныне приходится искать сюжеты не земные, а космические!..