И все же, и все же — мы с ним некоторые «антиподы». Он — известный, я — неизвестный. Хотя оба поэты. И это не помешало нам одинаково состариться… Время в таком смысле — неукоснительный демократ! Мы оба старики, но, повстречавшись, толкуем не о пенсии и радикулите, не о йогах-целителях или простудной подверженности, не о чьих-то тиражах и собственных бедах. Ни о чем таком стариковском мы не будем толковать! Кто бы ни сказал первое «бэ», от начала до конца разговор будет о поэзии, о литературе, о Слове!
Он меня и заметил, и узнал, и остановился. «А на виске две жилки бьются, две жилки бьются — как же быть? Переступить — или вернуться? Переступить — или вернуться? И решено — переступить».
Это я вместо приветствия, вопреки принятому, его поприветствовал его же стихами. Давними, еще литинститутской юности, цитировал их в ритм потряхивания моей руки его рукой. При редких наших встречах я всегда цитирую эти стихи. Вместо обычных и общепринятых — «здравствуйте!» и «сто лет и сто зим!», «какая встреча!» или там — «какими судьбами!»… Даже в этом — зачем поэтам ритуалы?..
На сей раз я, кажется, огорчил его своей цитацией. «Все изысканное должно совершенствоваться в приемах, дабы не перестать действовать»? Он заговорил с той мягкой укоризной, которая как бы заранее готова уступить возражению. После этих стихов издал чуть ли не несколько десятков книг! Неужели те строчки так и остались лучшими? Единственным достижением?
Я поспешил его успокоить. Имя человек получает после рождения. А вот свой девиз, свой строчечный герб, свой позывной, наконец, он получает, родившись поэтом!.. Ни имя, ни девиз не меняются, не обновляются! На всю жизнь — нравится или не нравится! Вообще поэт — не две даты с черточкой между ними. Нет у поэта хронологического времени — некий момент вечности! Он альтернатива хронологическому времени! Физики — если сами лирики не упредят — это вскоре объяснят!
— Вы так думаете? Что-то подобное и мне, признаться, на ум приходило. А все же неловко. Словно укоряют — вот тогда — тогда ты был поэт! Потом — книги, известность, и ничего не помнят. Осуществление профессии, не судьбы?.. Что же такое — нынче! — поэт?..
Я заговорил о его поэме «Женитьба Дон Жуана». Считал и считаю ее явлением в литературе, вещью долговременной. Да и смелостью обладать нужно, чтоб взяться за тему Байрона и Пушкина, Мольера и Шоу, Бодлера и Гофмана, Алексея Константиновича Толстого и Леси Украинки!.. А взявшись, решить по-своему, найти интересную, современную, не просто литературно и общественно принятую, а из нового опыта века, концепцию! Смелость здесь не из лихости, из зрелости поэта и личности, из художнического двуединства их! Сама задача — не литературно-заданная, из культуры поэта…
— Я ведь там изобрел свои октавы! — прервал он меня. Вспыхнув, он тут же угас. — Э, ни октавы, ни концепцию не заметили. Суета, колбаса, дубленки.
— Но ведь я заметил! Когда все сразу замечают — пиши пропало. Нет, стало быть, ресурса длительности! А так, потомки встретят как своего! Не будем спешить, никого не будем возвышать или ронять. Из уважения к высокому, из более высокого опыта, суду потомков! Как говорит постовой милиционер, предлагая свое «пройдемте!», — мол, «там разберутся!». Не верой ли в это «потом» живет, страдает, надеется художник?
Разумеется, все это он знал не хуже меня. А я, говоря это, уточнял свое отношение и к прочитанному, и к нему самому. Нет, не было во мне и капли зависти! Я рад, что знал его, что знаю, что мы современники. И вот он предо мной — большой, красивый, ранимый. Любящий поэзию бескорыстно, без чего творчество лукаво и мертво. Может, я зря метнулся за аналогиями в пушкинское время? К судьбам лицеистов? Что тут — и как — сравнивать! Нет, я и дару его не завидовал — вдруг мне с ним было бы легко? А хочу ли я легко жить в творчестве? «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»! Без страдания мысли нет страды мысли, нет самой мысли. И жизнь — мнимость. Все мы галька под ударами штормового времени, закругляемся по необходимости, касания лишь точкой, свое в середине. Вот и он чем-то неудовлетворен. Что я ему скажу? Что культура — не водица, не расплескивается в стремлении к плоскости, к горизонтали? Что нет у нее отсчета «с уровня моря»? Что она строится по вертикали, медленная здесь иерархия преемства, живая вся, как ветви на дереве?.. И мы помолчали.