Прижимая подбородком трубку к плечу, он сосредоточенно расправлял закрученные витки шнура. Казалось, разговор ему лишь мешал. Желваки мерно перекатывались под смуглой, туго натянутой кожей лица. Редактриса заводской их многотиражки ему сказала, что у него — «плакатное лицо». Сомнительный комплимент… Плакатное лицо — под стать его, видать, плакатным стихам? Редактрисе они нравятся как будто, подчас сама звонит, смеется, мол, «очередной социальный заказ»! И вот печатает его стихи почти ко всем краснокалендарным датам. А есть у него стихи посерьезней — редактриса лишь усмехается: «Это нам не надо!» Кому — «нам»? Хотел бы он это узнать…
А тут этот шквал влюбленности. Звонил и слушал ее голос: и девочки и женщины одновременно. Или это — когда годами старше души и пережитого?.. Но с каким-то упоением слушал он музыку ее голоса! Она болтала о всяких пустяках, смеялась, смеялась — точно некий кудесник потряхивал целой гирляндой хрустальных колокольцев. Но едва скажет он о встрече, спешила закруглиться: «Ой, некогда! Некогда!..»
Никто так часто не говорит о своей занятости, о недостатке времени, как бездельники! И, конечно, бездельницы. Ведь она работает — сама сказала, и не без прискромленной гордости, — «три раза в неделю». И все же — каждый раз: «Дела, дела! То одно, то другое!»…
«То еще третье и четвертое», — добавлял он в тон ей, прощался и вешал трубку, чтоб завтра начать все сначала. Впрочем, он был спокойно настойчив, не вышучивал ее, не опровергал ее страшную бездельную занятость, явил мужскую выдержку, не просил, не раскисал. И каждый раз, чувствуя, что начинает сердиться, делался еще холоднее в этой хитро-нехитрой женской игре. После «некогда» и «всякие дела» она уже была — как она сказала? — «в принципе не против встречи»; но на его — «когда же?» — следовало теперь неизменное «Не знаю! не знаю!». Она это «не знаю» произносила с лихостью, почти с восторгом, точно всякое незнание — главная доблесть женщины.
И опять он вешал трубку, после чего позволял себе рассердиться. Это же надо — «не знаю!». Ведь человек, занятый по-настоящему, никогда так не скажет. «Позвоните в понедельник от десяти до одиннадцати». Или что-то в этом роде. Ну, может, еще полистает календарь. Или заглянет в записную книжку… Но вот прошла неделя, кончилась игра: и она пришла вчера в парк.
Глянул он — и как-то даже скрипнул горлом. Надо же, словно взяли и подменили человека! Состарившаяся мамаша? Или молодящаяся бабка?.. Но, нет, не она, не та, кого он впервые увидел и по поводу которой сердце его, как уж водится, внезапно сжалось и радостью и грустью… Это же нужно навешать на себя столько косметики! Столько усилий, чтоб испохабить волосы завивкой, столько стараний, чтоб обезобразить себя!.. Даже свежие, красиво обрисованные губы ее были покрыты грубым слоем помады, — а ведь он тогда, в первый раз, мысленно их целовал, целовал… И каждый раз, когда звонил и говорил с нею по телефону, он видел ее большие — «просторные», как для себя самого тогда, в первый раз, назвал их — глаза да еще эти, наваждением, губы. И вот вместо всего этого: «штукатурка»! О, женщины, что вы с собой делаете!.. А попробуй скажи — ответ готов, один и тот же на все случаи жизни: «Вы, мужчины, ничего не понимаете!» Кто ж тогда понимает, кого в судьи призвать — некий третий, вообразимый и бесполый, пол?..
В парке она сразу попыталась вырулить к людной площадке, где на удивление неразборчивая толпа женщин и мужчин всех возрастов, трезвых и крепко подшофе, пели и плясали, танцевали и выкрикивали частушки, где динамик орал на весь парк, а юркая маленькая женщина на эстраде, мечась из угла в угол, то к баянисту, то к столику со стопой песен-складней с огромными буквами и метровыми строчками, пыталась овладеть стихией, превратить ее в предписанный планом — «организованный отдых»…
Повиснув на его руке, что-то выделывая ногами под орущий динамик, она затем предприняла еще одну слабую попытку повернуть на неоновую рекламу ресторана, о котором еще раньше неона оповещал запах жареного мяса и горелого лука — такой банальный и такой неуместный кухонный запах в чистом и свежем воздухе парка.
О, эти запахи, эти незримо развевающиеся флаги быта! Он живет в многоэтажном доме, где каждая квартира сообщает — всем-всем, — что у ее хозяев нынче на завтрак, на обед, на ужин, запахи кофе, а то этого же жареного мяса и горелого лука, просачиваются во все квартиры, вползают, особенно летом, непрошено в окна вместе с дымом разнообразнейших сортов папирос, что для некурящего уже само по себе пытка. Море разливанное диссертаций об «окружающей среде»… вселенной; и ни слова об этой, настоящей, конкретной, увы, и конкретно мучающей людей, «окружающей среде»!..