«Над вымыслом слезами обольюсь»… В жизни с поэтом такое не случалось — как бы ни тяжело приходилось. Слово поэта — даже «не вторая жизнь», а как бы первая, подчас единственная! И чем больше вчитываешься в создания Болдинской осени — в этот огромный и интимный завет творчества поэта, — тем больше заражаешься пушкинской необоримой верой в победную стихию творчества, прибойной волной перекрывающую все житейские невзгоды. Вера радостная, мудрая, счастливая, как счастливые концы «Повестей Белкина». Явленная к героям щедрость — как призыв к щедрости своей судьбы!
Поэт верил в могущество поэзии — и не чуда ждал от нее, — а чтобы жизнь во всем следовала ее правде и красоте! И такая вера в слово, такая жизнь в слове, знать, даны лишь гениальному поэту…
Думать о Пушкине всегда радостно. В нем лучшее, что может быть в жизни: общечеловеческой и нашей, частной, отдельной. Главное, в нем воплотилось лучшее из народной души, от духовных заветов ее, до глагола поэзии и языка! За то, что мы так щедро одарены Пушкиным, и сознанием высших ценностей в жизни, и осиянностью мечты, и реальностью поэзии в духовном чувстве жизни — за все мы признательны поэту. В его слове — и наше обязательство совершенствовать и себя, и мир творчеством!
«САМЫЙ ДОСТОВЕРНЫЙ ИЗ ВСЕХ…»
…В записной книжке Блока за 1918 год читаем: «Люба сочинила строчку: «Шоколад Миньон жрала», вместо ею же уничтоженной «Юбкой улицу мела».
Речь о строчке в пятой песне поэмы «Двенадцать», о строчке, замененной женой поэта. Об этом факте упоминается довольно часто. И все же стоит вернуться к нему.
В строчке — своеобразная характеристика «гулящей» Катьки. О Катьке подробно и взволнованно исповедовается, вспоминает перед товарищами бывший «дружок» Катьки, Петруха, ныне красногвардеец, один из двенадцати. Увлекаясь исповедью, он — словно в забывчивости — уже обращается к самой Катьке (которую любил, которую еще любит, но которая ему изменила — и теперь она с Ванькой…). Тут весь диапазон чувств оскорбленного мужского достоинства — от печали по поводу разлуки с любимой до проклятья в адрес изменившей.
Любовь печальная — и былая, и сущая, и «изменная». Любовь трудная и драматическая, под стать самому времени.
Достаточно беглого взгляда на обе строчки, на «сочиненную» и «уничтоженную», чтоб убедиться — новая строчка лучше. И больше смысловой наполненности, и «вещественности», и конкретной детализации. Она выразительна и впечатляюща. В новой строке, так сказать, чувствуется верный бытовой фон времени. Строкой как бы «довернут фокус» — и Катька переведена из смутной, почти символичной, условности — в самый передний план зримо ощутимой реальности.
Но исчерпывается ли этим значение строчки?..
Во-первых, кто такая Катька, которая, согласно этой же новой строчке, жила «припеваючи», жила «роскошно» («с юнкерьем гулять ходила»), а двумя строчками позже претерпевает «упадок» («с солдатней теперь пошла»)?.. Почему красногвардеец Петруха знает — ничто так не уязвит бывшую «подружку», как слова о падении ее «престижа»?..
В отвлеченной «голытьбе» Катька является гулящей «профессионалкой», и изменила она Петрухе не случайно. И вовсе не из охлаждения любви к Петрухе — а из воспламенившей душу новой страсти: к чистогану. Катьку и Ваньку кинула в объятия вечная для корыстных сердец сваха: выгода. Петрухе Катька изменила ради Ваньки потому, что, как сказано, Петруха стал красногвардейцем, он стал «бесперспективен» для Катьки. С черным ремнем винтовки — оплечь — он воплощает революционный порядок, в то время когда прагматичный Ванька, солдат Керенского, не упустил свой «фарт», успел грабануть и хапнуть, чтоб теперь вместе с Катькой «шиковать», раскатывать на лихаче. Да, для Катьки, у которой «керенки в чулке», Ванька теперь «настоящая пара», оба теперь они «не хуже буржуев», с «достатком»!..