Февральская революция, как всякая буржуазно-демократическая революция, не столько старалась выглядеть демократической, сколько на самом деле открыла возможность пополнить ряды буржуазии за счет нетрудового элемента — вроде Катьки и Ваньки. И не на этом ли кончалась «демократия» такой революции? Между тем Катька и Ванька та часть мелкобуржуазной стихии, которая разбужена революцией и против которой она же выступает незамедлительно в своем развитии к подлинно народной. И что замечательно — урок и укор многим пишущим на исторические темы, на ту же тему революции, — это развитие поэтом показано не просто во внешнем историзме хронологии и свершений, не просто в их праздничной патетике и схематической риторичности, а в живых страстях живых людей!.. Подобно Пушкину, который историю и ход ее видел и в деяниях великих, и в духовных перипетиях «человеческого материала» истории, — Блок не может поступиться ни одной малостью свершения, если только она не фон, а живая плоть ее!.. И, думается, неверно видеть здесь пристрастие поэта к «стихийным», «случайным» элементам революции и ее развития, «несмотря на которые» «Двенадцать», мол, остается художественным произведением, верно отразившим момент революции… Чем больше вчитываешься в поэму, тем больше убеждаешься в неслучайности для поэта и его поэмы всего «случайного» в написанном! Без них — по вещему чувству художника — поэма утратила бы в единстве правды жизни и литературы. И в этом — и важная часть творческого подвига поэта, и важный литературно-исторический урок художникам слова после поэта!..
Катька и Ванька, конечно, вполне довольствовались бы «своей революцией». Они живое олицетворение Февраля, его буржуазной сущности, антинародности и корыстности, изворотливости и лжи. Февраль им дал возможность «выйти в люди», «пожить богато». Двенадцать (и Петруха) — олицетворение Октября — ничего не сулят Катьке и Ваньке, разве что пулю при побеге после очередного грабежа…
Блока много упрекали за постановку в центре поэмы не передовых сил революции, не сознательных рабочих, а уголовных элементов вроде Катьки и Ваньки. Поэма была написана после Октября, но поэт видел задачу шире, чем отражение одной лишь патетики совершившегося Октября. Его интересовало и время между второй и третьей революциями, психология и дух этого времени, созревание и подготовка великого свершения. Он искал силы психологически неоднозначные, силы с некоей всеобщностью и неопределенностью, именно диалектически-подвижные, калейдоскопические — стихийного в своей промежуточности сознания. Это был непрямой ракурс изобразительности — для большей полноты картины и большей объективности. Революция уже свершилась, но силы Февраля еще живут. «От здания к зданию протянут канат. На канате — плакат: Вся власть Учредительному Собранию!» Мелкобуржуазная срединка времени промежутка между двумя революциями еще и после Октября показательна своими новобуржуазными упованиями. Тем понятней решимость революции в чистоте ее устремлений — к подлинно народной, к социалистической.
Блока критиковали, он понимал критиков. Он отмечал: «Марксисты — самые умные критики, и большевики правы, опасаясь «Двенадцати». Но… «трагедия» художника остается трагедией».
Трагедия в кавычках — и без кавычек. То есть речь по поводу оптимистической трагедии. Речь о неумении художника «угодить моменту», но об уверенном сознании, что будет понят в будущем…
Так, например, мы долго «опасались» булгаковской «Белой гвардии», одного из лучших романов о гражданской войне, булгаковского «Мастера и Маргариту» — философского романа о сложных сдвигах этических основ жизни в нашем стремительно меняющемся мире, романа прежде всего антирапповского, написанного задолго до исторического решения нашей партии о роспуске этой литературной организации, показавшей всю несостоятельность руководства творческим процессом средствами волюнтаристского диктата и леваческого субъективизма…