То, что восхищает Кюхельбекера в оде — именно восторг, — то и вызывает возражение Пушкина. Если Кюхельбекер отдает оде первое место среди жанров лирической поэзии — Пушкин находит, что «ода, не говоря уже об элегии, стоит на низших ступенях». И стало быть:
«Восторг не предполагает силы ума, располагающим частями в отношении к целому. Восторг непродолжителен, непостоянен, следственно, не в силе произвесть истинное великое совершенство (без которого нет лирической поэзии)».
Здесь речь, во-первых, о гармонии формы поэтического произведения, о построении такой формы. Ведь именно в гармоничной, художественно совершенной форме произведение поэзии проявляет чуткость к «расположению частей по отношению к целому», к их соотносительности и сообразности. И, любопытно, создание формы принято относить больше к чувству, к ощущению ее — в то время как у Пушкина сказано о «силе ума»! Но, разумеется, и здесь речь не о рассудочном, рационалистическом уме, а об уме чувственном, интуитивном, об уме художника! Ведь, скажем, сколько бы ни подвергал измерениям свое изваяние скульптор, сколько ни занимался бы расчетами и подсчетами, сверкой и сравниванием пропорций, сколько бы ни руководствовался бы законами «Золотого сечения», — главное «измерение» его: художественное виденье, схватывающее сразу — целиком — все свое произведение, соотносительность и гармонию его частей! По Пушкину, это и есть «сила ума художника».
Говоря о непродолжительности и непостоянстве восторга, Пушкин имеет в виду его «нерабочую форму», его импульсивность, легкую возбудимость, неспособные на длительный, волевой, созидающий труд.
«Восторг есть напряженное состояние единого воображения», — говорит далее Пушкин. Думается, здесь имеется в виду то, что восторженное состояние творческого процесса — помеха для него в том смысле, что восторг ограничивает возможности воображения, делает его единонаправленным, сосредоточенным лишь на частности, восторг быстро утомляется…
Зато безоговорочно сказано Пушкиным о значении труда художника: «…Постоянный труд, без коего нет истинно великого»!
И Пушкин заключает свое «Возражение» тем, что — «вдохновение может быть без восторга, а восторг без вдохновения». Между сопутствующими явлениями (до того сопутствующими, что одно принимается за другое) Пушкиным установлено качественное различие!
Уже многое открывается нам в значении самих слов «восторг» и «вдохновение» при вдумчивом их рассмотрении. Ведь народ творил язык по законам поэзии, его слово не только обозначает, называет явление, а образно его постигает, придав должную звуковую и смысловую форму в связи с другими словами, близкими по смыслу, действию, сущности. Так «восторг» говорит о чувстве в состоянии внешнего действия и проявления, не удерживаемом в душе, не обогащенном ею, не преображенном личностью, о чувстве, вторично отраженном вовне, едва пришло оно из внешнего мира, о процессе почти «механической взволнованности». «Вос-торг» — едва он вторгся — уже восторжен (исторжен), он душевно бесплоден, вектор его — вне, эхо, безотчетное воссоздание первичного! А вот вдохновение — образно выражает явление, состояние человека и его души именно внутреннего свойства! Это то дыхание («вдох»), тот миг жизни, который единственно способен творить небывалое («новение»). Слово обозначает единство связи внутреннего труда души и внешней жизни. Из ничего нечего и сотворить! Нужно сперва вдохнуть, вобрать в себя жизнь, дыхание… Указатель здесь направлен вовнутрь! Удивительная точность, прозорливость, психологичность языка нашего! Тут и не знаешь — чему раньше удивляться, но в первую голову отметим, что оба слова — и «восторг», и «вдохновение» — исконно русские, что еще во время оно народ понимал, уже в слове объяснил — причем как бы походя — столь сложные явления жизни и творчества, наконец, что и Пушкин тоже как бы походя, храня ту же, народную, сокровенную мудрость языка и как бы опасаясь повредить его духовной сущности излишним, что ли, вторжением, объяснил, до конца не объясняя, надеясь на нашу сотворческую мысль и догадливо сложнейшие и тончайшие перипетии жизни, творчества, духовности!..