Личность Моэстуса все равно вызывала у него подозрения. Ответ университета надворного советника не устроил, и он отправил запрос на переводчика в департамент полиции Санкт-Петербурга.
Эстонец занял положенное ему место работы в тюремной канцелярии, где начал тихо выполнять свои обязанности.
Вскоре его пригласили в тюремный лазарет. Несколько поступивших арестантов не говорили по-русски вовсе и требовалась помощь переводчика.
Вторую партию арестантов принимал Алексей Юрьевич.
Один каторжанин, особенно сильно выделявшийся среди остальных, привлек его внимание. Кашляющий молодой кавказец с благородными юными чертами лица и почти черными лихорадочно блестящими глазами. Арестант явно выделялся среди других благородными манерами.
- Это кто такой? - спросил Лебедев.
- Это наш князь, Ваше Благородие! - ответил ему другой каторжанин.
Алексей Юрьевич сверился со списком арестантов.
В документах больной каторжанин был обозначен как бывший князь Э., 21 год, имеретинец. Осужден за убийство к семи годам каторжных работ.
Князь держался скромно, но с большим достоинством. На мгновение Лебедеву стало жалко мальчишку, испортившего себе жизнь. По всем признакам было очевидно, что он долго не протянет.
Врач констатировал туберкулез в терминальной стадии, и бывшего князя вместе с цинготными больными его назначили к отправке в лазарет.
Другие арестанты заметно этому обрадовались:
- Вот и хорошо, там наш князь, глядишь, снова поправится! Мы, как могли, берегли его, да только смерть не захотела уйти прочь!
***
Мария Тимофеевна всегда считала, что женщина должна родить до 20 лет, и не позже! Но Господь Бог словно посмеялся над ней. Аннушку она родила в поздние 25, и дочка далась ей очень тяжело. Второго ребенка она ждала на 46 году. Сначала ей было очень стыдно за такое свое положение. Мария Тимофеевна краснела и отказывалась ходить по магазинчикам, покупать приданое для малыша.
Но когда через несколько недель, уже на второй половине беременности Мироновы вернулись в Затонск, то первым, что она увидела это были блестевшие от счастья умиления глаза старшей сестры.
Липа уверила ее, что дети — это счастье. В любом возрасте. А уж ей, порядочной мужниной жене, радоваться беременности сам Бог велел. Чуть позже Мария Тимофеевна не раз ловила на себе любопытствующие, но завистливые взгляды соседских матрон.
Она немного располнела, но счастливый муж только умилялся. Виктор Иванович был взволнован перспективой стать отцом во второй раз, что и слышать ничего не хотел о якобы плывущей фигуре жены. Известный затонский адвокат вообще открыл в себе новые грани своего совершенства и был просто на седьмом небе от счастья.
- Маша! - сердился он. - Это не тебе нужно, а ребенку. Ты сейчас в ответе за двоих, поэтому кушай, когда и сколько хочется!
Доктор Милц напротив качал головой и много кушать, особенно на ночь, отговаривал категорически.
- Мария Тимофеевна! Голубушка! Ну послушайте Вы меня! Ребенок Ваш перед родами нагуливает жирок и все, что Вы съедите мучного, осядет лишним весом и на Вас, и на Вашем, уже и так крупном наследнике.
Чай пейте без сахара, булочки и хлебушек кушайте, но только с утра, а вечером пареные овощи, да поменьше. Перед сном с супругом совершайте моцион по часу в саду. Гуляйте как можно больше. Спасибо мне еще, старику, в родах скажете.
Доктор прикладывал специальную трубочку к животу необычной пациентки и неизменно оставался доволен. Сердцебиение было таким, как надо. В последнее время он наведывался к Мироновым дважды в день. Если ехать на пролетке, то до их особняка было рукой подать, а ему спокойнее.
Мария Тимофеевна уверяла доктора, что ей рожать только через месяц, но Александр Францевич видел, что появление на свет ребенка уже не за горами. Все признаки были на лицо, и лишь его беспокойная пациентка упрямо думала, что походит беременной до осени. Он может быть и был бы спокойнее, но отъезд Якова Платоновича и Анны Викторовны побуждал его быть ответственным вдвойне. Яков Платонович был ему близким другом, а семья прекрасной супруги надворного советника была Александру Францевичу всегда очень дорога.
Поэтому доктор Милц хмыкал, молча слушал заверения о том, что роды еще не скоро, но продолжал заезжать на Царицынскую дважды в день, пока однажды вечером не застал перепуганных супругов за только что отошедшими водами. О сне на ближайшую ночь и доктору, и будущим родителям спешащего появиться на свет младенца пришлось забыть.
Природа сжалилась над Марией Тимофеевной. Если с Аннушкой она промучилась около суток, то Ванюша родился быстро и легко. Два часа вполне терпимых схваток на кровати, застеленной белоснежными простынями и быстрые, оттого очень болезненные потуги.
Чтобы облегчить пациентке родовые муки, доктор Милц дал ей немного хлороформа. Лекарство поспособствовало тому, что обычно напряженная и чопорная женщина много болтала и смеялась, а глядя на нее, расслабился и ее муж. Ребенок родился в атмосфере радости.
Уже в полночь гордый отец, не помнящий себя от счастья, принял из рук доктора сопящий сверток.
- Поздравляю Вас! - улыбнулся в усы доктор. - Я был уверен, что все пройдет хорошо!
***
В последнее время зверь, завладевший Черновым, бесновался, что есть мочи.
- Убей, убей! - шептал он ему.
Переводчик пытался не слушать, но совсем потерял сон и аппетит. В прошедшие полгода он убивал так часто, что и не мог больше насытиться кровью. Было мало, хотелось еще и еще.
В голенище сапога он всюду носил с собой нож, высматривая одинокую жертву, у которой можно было забрать жизнь, не привлекая лишнего внимания и не встречая сильного сопротивления.
В этой злочастной Каре, как назло, все были все на виду! Совершить убийство все не получалось. Один раз он увязался за госпожой Штольман, но та словно почувствовала, вернулась домой и вышла обратно с сопровождающим.
Чернову было так плохо, что даже руки тряслись от неслыханного голода. Кровавая пелена застилала разум.
Наконец его воспаленный ум нашел выход.
Эта мысль пришла к нему днем, во время осмотра заключенных в лазарете.
Каждый тяжелый больной находится в отдельной маленькой палате, вот туда он и наведается., когда лишние люди уйдут прочь. Если повезет, он прирежет сразу нескольких, чтобы успеть вдоволь насладиться предсмертными хрипами. Потом, конечно, придется опять бежать, даже менять документы, но это потом…
Анна с княгиней Эристовой беспрепятственно прошли в лазарет. Конвой супругу начальника каторги хорошо знал, поэтому дамам отдали воинское приветствие и открыли дверь, никак не задержав и даже не спросив цель визита.
Активная деятельная госпожа Штольман была частой гостьей у тюремного доктора. Она много хлопотала о своих подопечных, оплачивала труд сиделок, привлекая для этого благотворителей. Искала возможности купить новое оборудование и медикаменты, помогала родственникам заключенных с посещениями лазарета.
Мать и сын увиделись у Анны на глазах.
Лебедев, встретив тетушку и княгиню у доктора, решил тоже посмотреть, как устроили больного.
Бывший князь лежал в чистой постели, с по-детски счастливой улыбкой на губах. Когда они вошли, он хотел было подняться, но Лебедев жестом остановил его.
- Как Вы себя чувствуете? - спросил Алексей Юрьевич.
- Вот уж два года, с тех самых пор, как это случилось, я не спал так хорошо и не чувствовал себя таким счастливым. Благослови Вас Господь!
У арестанта хлынула горлом кровь, и он впал в забытье.
Княгине тоже стало плохо, и Анна позвала ее помощницу, чтобы помочь пожилой женщине.
Штольман глазам своим не верил, читая срочно доставленную телеграмму.
В ней сообщалось, что эстонец Моэстус, выпускник факультета восточных языков был найден зарезанным 12 июля 1887 года. Убийцу так и не нашли. Документов при нем не оказалось, в опознании трупа помогли родственники покойного.