- Завтра понаблюдаем за Цыбиковым, - сказал Штольман. - В Екатеринбурге я решу, что с ним делать.
- Яков Платонович, - вступилась Анна за доктора. - Они же никого не убили. Не украли, не ограбили и не предали. Доктор просто хотел помочь своему наставнику скрыться от преследователей и врагов. Давайте отпустим их! Тем более, с Цыбиковым мальчик. Он такой славный! Что с ним будет, если его отца арестуют?
- Анна! - Покачал головой Штольман. Помочь им? Они держали меня за идиота. Никакого уважения к власти. Авантюризм. Наглость и самонадеянность. У тела, что мне предъявили, была заранее отделена голова! Там не нужно быть доктором, чтобы заметить такой вопиющий подлог.
Цыбиков пришел к нам ночью, помешал Вашему сну. Эти монахи посмели попытаться напугать Вас.
Завтра я прижму его хорошенько и оценю мотивы его поведения. И уж потом решу, передавать ли материалы екатеринбургской полиции. Если всех отпускать, без хотя бы минимальной санкции, то люди перестанут уважать власть и наступит анархия. Сына доктора, в случае ареста отца, отправят к родственникам.
Аня задумчиво пила чай. Она сказала:
- Я за милосердие к людям.
- Это потому, что Вы очень добросердечны - улыбаясь, ответил ей муж.
- А девушку тогда, обманывающую и скрывающую правду от следствия, Вы пожалели. - подозрительно сказала Аня.
- Какую девушку? - удивился Штольман.
- По делу фотографа, - насупилась Анна.
- Ах вот Вы про что! - вспомнил Штольман и рассмеялся. - Та девочка только начинала жить, была молода и неопытна, за это и получила снисхождение. А вот доктор не вчера родился, вполне отдавал отчет своим действиям, планировал подмену не день и не два.
- А может, Вам просто девушка понравилась? - подозрительно спросила Анна.
- Мне, конечно, безумно приятна Ваша столь редкая ревность, но нет. В ту пору я, окромя Вас, никого уже не замечал и тянулся к Вам, как мог. Вы же, - Штольман усмехнулся, - регулярно устраивали мне холодный прием. Иногда казалось, что барышня Миронова меня едва терпит.
Яков взял ее ладони в свои руки и начал целовать пальчики. С трудом отрываясь от них, и глядя супруге в глаза, он сказал:
- Я хочу просить прощения. Сегодня я осознал, что не должен удерживать Вас дома, если Вы того не хотите. Вы меня простите за то, что все время пытаюсь командовать. Я почувствовал сегодня и Вашу растерянность, и Вашу обиду.
- Ваше раскаяние Яков Платонович, продлится ровно до первого подобного случая и, я уверена, Вы опять примитесь за старое. - мягко сказала Анна.
Яков выжидательно посмотрел на нее. Похоже, Аня выставляла свое условие.
- Вы не должны поступать так со мной. - заглянула она в глаза мужу, - я не зонтик, не трость и не котелок. Я не вещь, чтобы оставлять и запирать меня. Не Ваша собственность.
Моя! - тут же подумал Штольман и сжал зубы, чтоб не ляпнуть это вслух, чтобы Аня не расстроилась.
- Когда Вы так делаете, я чувствую себя ужасно. Представьте, если бы Вас, взрослого серьезного человека запирали и уходили? Как бы Вы себя чувствовали? - спросила Аня.
Штольман вспомнил, как его в детстве отец оставлял дома подолгу одного, после того как он разъехался с матерью Якова. Отец не хотел его видеть! Чуть позже Штольман-старший догадался пристроить сына в пажеский корпус. Наверное тогда Якову пришло в голову, что дом, это то место, которое он безвозвратно потерял, где спокойно и где ждут родные люди. Это место такое недостижимое, но такое желанное. И оставляя свою Аню дома, он хочет оставить ее в безопасности и уюте, и возвратиться к ней как можно скорее. Разве это так плохо?
Анна продолжила:
- Я прощаю, раз Вы просите, но прощать не за что. Обещаю Вам не быть навязчивой. Я сама охотно останусь, если почувствую неуместность своего присутствия.
Ну вот, он довел ее до того, что мягкая и спонтанная Анна чувствует себя навязчивой и неуместной! - подумал Яков.
- Нет, нет! Что Вы такое говорите! Это не так. Вы нигде не лишняя. И везде уместны. Вы везде как лучик солнца. Вы тактичны. Вы умны. Очень наблюдательная . Это я, своими нелепыми собственническими инстинктами хочу оставить Вас только для себя. Для того, чтобы только я видел Вас, любовался Вами. Я обещаю, что больше не буду заставлять Вас ультимативно остаться дома. Если я почувствую неладное, я просто попрошу.
Я не хотел, чтоб Вы грустили, - поцеловал ее руки Штольман.
- Хотели! - недоверчиво сказала Анна и рассмеялась. - Но я недолго грустила, в основном, я злилась и строила планы борьбы с домостроем.
- Не нужно со мной бороться. Я раскаялся почти сразу. И соскучился. - прижался Штольман к ее волосам носом, вдохнул и поцеловал ушко. - Пойдемте спать?
- Не имею ничего против, - улыбнулась ему Аня.
Яков встал, потянул ее за плечи вверх, привлекая к себе в объятия. Он прижал Анну к своей груди, целуя, перебирая невесомые шелковистые пряди волос, пропуская их между пальцами.
Хорошо, что постель уже готова! - подумала Анна.
Яков отнес ее на подушки.
Анна улыбалась. Своим тонким женским чутьем она ощущала, что как бы муж не командовал днем и как бы он не стремился к контролю и строгости, ночью в их отношениях главным человеком была она. Яков отдавал Анне всё превосходство со всей щедростью, на которую только способен влюбленный мужчина. Он смотрел на нее, восхищался, хотел ее, так растворялся в ней, стремясь отдать ей всего себя, что Анна чувствовала себя самой любимой и самой желанной женщиной на свете.
Яков нуждался в ее тепле и ласке, был в эти моменты особенно открыт и беззащитен. Аня стремилась открыться в ответ и отдать ему все, что он желает получить.
А желал ее муж многого. Он бесконечно целовал ее, шумно выдыхая воздух, прижимал ее к себе, перебирая ее локоны.
Аня чувствовала, как ему нравится ее длинные колечки волос, как он с восторгом пропускает их меж своих пальцев, как целует и вдыхает их аромат.
Еще Яков ночами всегда ей шептал на ушко разные ласковые слова. Те, которые от него почему-то никогда не услышишь в течение дня. Днем он нередко надевал маску строгого ироничного Штольмана, человека застегнутого на все пуговицы, зорко наблюдая своим взглядом чиновника по особым поручениям за всем и сразу. И лишь ласковый взгляд выдавал чувства надворного советника к своей супруге.
А ночью она у него всегда была Анечкой, любимой, самой красивой. Он говорил ей на пике страсти “моя прекрасная девочка” и трепетно целовал. Аня верила Якову, верила этой бесконечной переполнявшей его нежности, которую он днем прятал от окружающих.
Да, она понимала, что ему сложно. Штольман много работает. Один Бог знает, какие служебные задачи он решает, когда пишет, нахмурено сдвинув брови, свои многочисленные бумаги, когда читает полученную корреспонденцию, и его губы сжимаются в тонкую полоску. Ане хотелось облегчить его труд, снять с него ежедневное напряжение, пусть не разговором, так ласковыми прикосновениями.
Но ночью Яков был только ее. Не существовало ни службы, ни проблем, ни неразрешимых обстоятельств, ни хитроумных интриг. Наедине, предаваясь страсти и любви, Яков был настолько любящим и нежным мужчиной, что невозможно было желать большего. Он давал ей все. Штольман давал ей восхищение, уверенность в своей женской силе, ни с чем не сравнимое чувство защищенности и умиротворенности. Аня знала, в такие моменты, что она - центр его вселенной.
Яков любил невыразимо чувственно и ярко, всегда заботясь о ее удовольствии, его губы и руки касались каждого сантиметра ее податливого тела. Штольман был очень страстным и страсть его была не похотливо-эгоистичной, а возвышенной и чистой. Он давал ей так много чувств, так мощно и так сильно, что Аня задыхалась от переполнявших ее ощущений. Иногда среди ночи она терялась и не понимала, где заканчивается его тело и начинается ее, Анна была полностью охвачена жарким томлением и тысячи его поцелуев смешиваюсь с тысячами её. Казалась, вся вселенная состоит из сплошного ощущения счастья, удовольствия и всепоглощающей любви. Аня любила сама, и знала что ее любят больше всех на свете. Какое это было счастье!