Я пошевелилась. Они прервали тихий, не слышный мне разговор и разом повернулись.
- Как ты? - спросил Мишка.
- Ничего, - шепнула я. Сказать громче от чего-то боялась.
- Чаю хочешь? С малиной?
- С малиной не хочу. Просто чаю ...
Тетя Нина и Мишка переглянулись. Тетка понимающе улыбнулась. Взяла со стола чайник и вышла на кухню. Зная ее, можно не сомневаться - свой чай я получу очень нескоро.
Мишка пересел ко мне на кушетку. Пощупал мой лоб. Скула у него от уха и до подбородка была испачкана чем-то темным. Я еще утром заметила, да спросить постеснялась.
- Что у тебя на щеке?
- Где? - удивился он, но, поймав мой взгляд, ухмыльнулся:
- Ах, это ...
Дотронулся до грязи пальцами.
- Гематомка, - весело пояснил он. - Очень симпатичная. Как ни прискорбно, но уже проходит.
Гематомка. Синяк, что ли? Вот ведь человек! Ни слова попросту ... Скоро совсем на латынь медицинскую перейдет. Как я его тогда понимать буду? Латынь мне учить придется? Кстати, ничего себе синячок. Обширненький.
- Где ты приложился?
- Это мне Олег объяснял, что я подлец. Когда я позволил тебе уйти. Встретил меня на лестнице и все популярно объяснил. Очень доходчиво получилось.
- Зачем? - мне стало холодно. Я попыталась натянуть одеяло до носа. А еще лучше - до бровей. Не сам вернулся. Его заставили.
- Мы же с тобой все решили. Я сама тогда ушла.
- Ну да, - он поправил мне подушку. Легко, привычно. Немного приподнял меня, подоткнул одеяло. Смотрел серьезно. Дотронулся пальцами до седой прядки на моем левом виске.
- Я притворялся, а ты, глупая, поверила. Я не знал, что и подумать, когда тебя увидел. А ты еще меня и домой позвала. Своим ушам не верил, тебе тоже... И почему ты к остановке не пошла? Мы потом с Олегом полтора часа колесили по окрестностям. Сюда сначала приехали. Потом назад вернулись. Все закоулки обшарили.
Значит, это все-таки он меня на скамейке нашел. Так хотелось в это верить... так хотелось... Но боялась, просто померещилось... Значит, все-таки он!
- Слушай, Миш, а с чем я свалилась?
Он посмотрел на меня. Внимательно посмотрел. Лицо его стало скучным. Пожал плечами. Мне стало смешно. Это он врать приготовился. Всегда так. Я укоризненно покачала головой. Он смутился.
- Так, пустяки. Всего-навсего двухстороннее крупозное воспаление легких.
Воспаление легких? Он, наверное, все это время здесь обретается? Где же он спал? И спал ли? Вон рубашка мятая. Хорошо, догадался рукава закатать. А уставший какой! Тяжело ему со мной пришлось. Отдых ему нужен и немедленно.
- Ты когда уйдешь, Миша?
- Куда уйду? - оторопел он.
- Ну... - замялась. - Я уже поправляюсь... Ты, наверное, уйдешь?
- Еще чего! - возмутился он. Вскочил. Сунул руки в карманы серых, спортивного покроя брюк. Заходил по комнате - ей-богу, тигр в клетке, ни дать, ни взять. Пнул ногой стул, остановился в центре комнаты. Под люстрой. Как всегда... Обернулся ко мне. Сердитый. Взъерошенный.
- Ты меня домой звала? - спросил жестко.
- Звала, - ответила я тихо и виновато.
- Насовсем звала? Или как?
- Насовсем...
- Я, конечно, гад, сволочь... Я виноват... Но раз звала насовсем, значит, простила?.. Ну, вот. Я пришел. Куда мне теперь прикажешь идти?
Я молчала. Глядела на него во все глаза. Вернулся! Насовсем вернулся! Значит, еще любит? Или из-за Ванечки? Если из-за сына, то не надо...
- Если ты из-за сына решил остаться, - неуверенно начала я, - то приносить такую жертву не надо. Я три года без тебя с ним справлялась, с Ванечкой... Ты не знаешь...
Он перебил меня. Громко и раздраженно.
- Что за чушь ты несешь? Ванечка... Прекрати Ваньку так называть. Он мужик. А про тебя я уже все знаю. И с Олегом говорил. И с Татьяной. С тетей Ниной до сих пор все еще говорю... Даже Ромкины сказки слышал.
Вот тут я испугалась. Зарылась поглубже в одеяло. Дышать стала тихо-тихо. Романа он мне не простит. Такое он не сможет простить. А если Роман еще и небылиц наплел...
- Что спряталась? - фыркнул Мишка. - Как про Ромку услыхала, так и спряталась? Чего ты боишься?
Подошел. Плюхнулся на кушетку. Кушетка всхлипнула. Сгреб меня в охапку вместе с одеялом. Прижал к себе.
- Какая ты глупая, Алька.
- Но ты ведь хотел со мной разводиться? А теперь и подавно... - пробормотала я в одеяло, успокаиваясь. Любит, любит, любит...
- Разводиться? С тобой? - он уставился на меня, ничего не понимая. - Кто тебе это наплел? Никогда бы в жизни тебе развода не дал!
Прижал к себе еще крепче. Я тихонько высвободила одну руку и обняла его за шею. Он тщательно завернул меня в одеяло и поместил к себе на колени. Держал, как младенца. Целовал в глаза, в нос.
- Подумаешь, Ромка... - бурчал между поцелуями. - И его хорошо знаю, и тебя. Небось, кокетничала с ним, кокетничала... А потом по носу щелкнула?
- Ага, - я тихо рассмеялась. Как это он про нас с Романом так точно вычислил?
У Мишки было такое выражение лица! И эти его веснушки... вот окаянные... Я вытащила из одеяла и вторую руку. Дотронулась до них... Господи, до чего же я его люблю! Я ему так и сказала...
- Ты думаешь, я тебя не люблю? Я тебя, Алька, еще больше люблю!
- За что, Рыжий? За что?
Он перестал меня целовать. Серьезно посмотрел и тихо промолвил:
- А кто его знает, за что? Вот ты знаешь, за что меня любишь? Ну и я не знаю... Разве любят за что-то? Любят просто так. Любовь, она или есть, или ее нет. Я вот в Африку от тебя сбежал, а ты меня и там достала. Помню, я только из армии вернулся. Недели три прошло, не больше... Мы с тобой из-за Светки поссорились. Ты за поленницу ушла - плакать. Я тихонько с другой стороны зашел и смотрю. Сидишь ты на чурбаке и плачешь. Спокойно так сидишь. Подбородок руками подперла, а по щекам слезы льются... У меня тогда душа вся сжалась. Такая ты любимая, такая родная... Я в загранке каждый день это вспоминал. Женщин много разных встречал. Такой, как ты... такой вот родной, моей - нет. Не было больше такой. Мне теперь всю жизнь перед тобой свои грехи замаливать. И я о тебе только всегда и думал, Василек ты мой бестолковый...