Факел опустился ниже, осветив грудь и бока Штольца. Один из монахов испуганно перекрестился, а второй с яростью пнул узника в живот. — Ах ты тварь!.. — Забыв о скованных ногах, Штольц рванулся на обидчика и тут же, потеряв равновесие, повис на цепях. — Прыткий!.. Штольц каменно улыбался, глядя на монахов. — Ладно, пусть постоит… Через сутки будет шелковым… Люди в сутанах поднялись по ступеням и вышли из темницы. Без факелов стало сразу темно, и, отдышавшись, Штольц нервно спросил: — Эй, Дювуа! Как ты там? — Терплю. А ты? — Я — что! Я уже пару капсул сжевал. Так что почти в порядке, только вот холодно, собака. Хоть бы доску под ноги подложили. — Не для того мы здесь, чтобы нас ублажать. — Значит, опять происки Гершвина? — Вполне возможно. Хотя допускаю и вариант случайности. Мы же на них как снег на голову свалились. — И это причина, чтобы нас истязать? — Не забывай, в какое время нас занесло. Это Италия, шестнадцатый век… — Дювуа наморщил лоб. — По всем показателям не очень уютная эпоха. Инквизиция здесь бушевала вовсю. Официально, как учреждение, ее основали лишь в сорок втором году, но это не мешало и до того сжигать еретиков сотнями и тысячами на площадях больших и маленьких городов. Уже в тысяча четыреста восемьдесят четвертом году специальной буллой папы Иннокентия Восьмого были расширены полномочия негласных инквизиторов и узаконено преследование и уничтожение ереси в любом ее обличье. А в общем, остается только порадоваться, что мы очутились не в Германии. По сохранившимся протоколам, именно там с колдунами и ведьмами обращались наиболее жестоко. — Да уж… Это не Франция. — Увы, во Франции сейчас приблизительно то же самое. И жгут, и вешают, и пытают. Такое уж развеселое время — время охоты на ведьм. — Значит, мы у них вроде колдунов? Отлично!.. — Штольц сплюнул в темноту, прислушался к звуку падения. — Кругом камень, мать их!.. Чего же они ушли, а, Дювуа? — Твоя улыбка кого хочешь напугает. — Это точно. — Капрал хмыкнул. — Помню, и в школе доводил учителей до белого каления. Вечно я им не нравился. Здоровый же был! Вот и привязывались. И ведь не хамил, не огрызался — слушал их и улыбался. А учителей это прямо в дрожь бросало. До сих пор не пойму — почему. Парень я был, в общем, покладистый и всякого взрослого, кто делал шаг навстречу, просто обожал. Только вот мало их было таких. Полковника я встретил поздно. Так и собачился со взрослыми всю юность. Глупо, как ты считаешь?.. Конечно, глупо. Воевать с детьми — что может быть неблагодарнее? Они же вырастают, это во-первых. А во-вторых, им-то все эти вопли и наставления до лампочки. Это воспитатели таблетки глотают да за сердце хватаются. И дураки. Потому как сами виноваты. Цапаться с детьми бесполезно… Штольц замолчал, вспоминая. — С отцом тоже нелады были. То есть в конце концов притерпелись, конечно, но ведь идиотская ситуация, если вдуматься. Два совершенно чужих человека под одной крышей. Вроде соседей по лестничной площадке… В общем, как только закончил школу, тут же и удрал с цирковой труппой. У меня уже тогда были успехи по части «тяжелых» видов спорта. Вот и жал на арене железки, добровольцев на лопатки укладывал, а попутно занимался охраной труппы. Да-а… На кой черт они ушли? Холодно же, зараза! — Еще придут, не беспокойся. И согреть постараются. Опыт у здешних палачей по этой части — будь здоров! Жертву предварительно изнуряли мелкими экзекуциями — колодки, холод, стулья с шипами. Могли поместить в каменный мешок в скрюченном состоянии. Уже через несколько суток человек терял способность самостоятельно распрямиться. — Вот изверги! — В этом смысле арсенал у них был богатый: обувь с железными стельками — для подогрева, жгуты на голову, на руки, соленая пища без воды… А еще уважали зажимать конечности в тиски, растягивали тело на лестнице, колесовали, вырывали глаза, вливали в горло до пяти литров воды. Разумеется, рано или поздно жертва признавалась во всем — и в порче, и в сглазе, и в сожительстве с сук-кубом. — А шильца на столике? Это у них для чего? — Если не ошибаюсь, это знаменитые прокалы-ватели. У всех сатанинских слуг, по мнению демо-нологов, имелось особое клеймо клеймо дьявола. Родинки, бородавки — в общем, любое пигментное пятно. Если таковых не обнаруживалось, то клеймо определяли методом проб. Считалось, что в клейменном месте не остается никакого следа от прокола: ни крови, ни шрама — ничего. Некий Хоп-кинс даже преуспел в своеобразном бизнесе, охотясь на колдунов и ведьм за деньги. Среди прокалы-вателей, которыми он пользовался, были и особые — с потайным фокусом. Отточенный стержень на легкой пружине при нажатии уходил в рукоятку, и у зрителей, таким образом, складывалось впечатление, что пытают в самом деле колдуна. — То-то они уставились на мои ребра! — Штольц усмехнулся. — Я как капсулу раскусил, все в полчаса и затянулось! И никакого прокалывателя не понадобилось. — Да уж. Для них это верный признак. Штольц пошевелился, проверяя прочность оков, надсадно крякнул. — В общем, времечко, как я понимаю, мы выбрали славное. Крестовые походы, костры и прочее. — Не только. Это же самое времечко традиционно именуют эпохой Возрождения. Великий Леонардо, Петрарка, Челлини, Дюрер, Микеланджело, Бэкон, Кампанелла, Бруно и так далее, и так далее. — Бруно — это тот, которого сожгли? Астроном, верно? — Верно, да не совсем. Точнее уж назвать астрономом Галилея, создателя первого мощного телескопа, первооткрывателя лунного ландшафта. Джордано Бруно был прежде всего философом, представителем пантеизма и родоначальником идеи о множественности вселенных. За свои мысли преследовался и, скрываясь от инквизиции, жил некоторое время в Германии, во Франции. Однако по возвращении на родину был тотчас схвачен и заключен в тюрьму. Спустя восемь лет его публично сожгли в Риме как еретика. — А тот, что отрекся, сколько еще прожил? — Галилей? — Дювуа фыркнул. — Не люблю я эти противопоставления! Бруно — Галилей. Один отрекся, другой — нет. Одного сожгли, другого отправили в ссылку. А знаем ли мы, как их тут подвешивали и охаживали? Знаем ли, сколько всего претерпели эти двое великих? Да и не они одни. Был и замечательный проповедник-философ Савонарола, перенесший ужасные пытки, но так и не признавший своей вины. Ничего мы, дорогой капрал, не знаем, в том числе и того, что же это такое отречение от самого себя. И я, например, не берусь назвать Галилея трусом или предателем. — Но Бруно-то с Савонаролой, если не отрек-лись, все равно получаются героями, верно? Дювуа промычал что-то нечленораздельное. Около минуты прошло в молчании. — Да… — Громыхнув цепями, Штольц переступил босыми ногами и поежился. — Нас-то они что, тоже намерены спалить? — Скорее всего. — Вот и мне так думается… — Капрал еще раз напружинил мышцы, до предела натягивая цепь. — Только я ведь не Бруно и гореть не собираюсь. Да и отрекаться нам вроде как не от чего. — Все равно сожгут. Оправдательных приговоров в эти времена не выносили. — Жаль… Как думаешь, куда упрятали ребят? Может, пора проявить инициативу? Мне, например, надоело морозить пятки. — А разве мы можем отсюда выйти? — Проще простого. Прямо хоть сейчас. — Штольц вздохнул. — Только бы не перемудрить — вот я чего опасаюсь, не сделать бы хуже. А колодки что, колодки можно и потерпеть.
* * *