- Твой сын, Тео, пускай и не из твоих чресел. Ты не вышел мыслями за рамки своих теорий? Даже если зачатый из теорий – но кто его воспитает? Не суррогатная же мать. Это ты будешь за него ответственным. Это тебе не логический конструкт, это живой человек. Ты возьмешь его на руки? Прижмешь к себе? Теории лопнут. Как бы ты на это не глядел, он будет твоим сыном. Ты не сделаешь этого, Тео. Не сделаешь…
- Не сделает. Жания сказала ему достаточно ясно: это граница. По сути дела, он и сам не знал, довел бы этот проект до конца. Только кое-каких вещей Жания не была в состоянии понять: это не навязчивая идея, но – простая необходимость придатка. Процесс обладает своей внутренней динамикой, из одного шага следует последующий шаг, и еще, и еще; снаряд очерчивает элегантную траекторию, и вскоре делается весьма трудно удержаться от исполнения последнего преобразования и обнаружения решения уравнения – что, собственно, и означает остановить мчащуюся пулю. Раз Теодор собрал данные, раз осуществил расчеты, раз изолировал весь чужой геном, раз уже дал объявление – последовательность причин с автономным приводом – разве не замечала она четкой необходимости? Все возможное раньше или позднее будет реализовано. Законы будут открыты, тайны выявлены, машины сконструированы, боги – родятся. Неужто шна этого не понимала? Тео выдувал дым в освещенную улицу. Это не навязчивая идея, это последовательность. Теодор сбил пепел за подоконник. Но будет достаточно повернуть голову, вернуться взглядом к полуоткрытой ладони, к дрожащим пальцам, к свету и тени на спине женщины… Последовательность не срабатывает. Он будет сидеть и глядеть, сидеть и глядеть – пока не поймет.
В вагоне метро вздымалась вонь свежей блевотины. Теодор пристроился в уголке. Дыша через рот, он читал распечатку, сунутую ему Жанией перед выходом из дома.
Воображение не порождает безумия — его порождает рационалистический ум. Поэты не сходят с ума, с ума сходят шахматисты; математики и кассиры бывают безумны, творческие люди — очень редко. Тео мог ожидать, что Жания выстрелит в него неким Авторитетом. Он на мгновение открыл последний листок распечатки: Честертон. Ну да! И разозлился. По своей сути, она настолько же предвидимая, как программа для бесед, алгоритм он мог бы расписать по ходу… Все очень просто: поэзия в здравом уме, потому что она с легкостью плавает по безграничному океану; рационализм пытается пересечь океан и ограничить его. В результате — истощение ума, сродни физическому истощению. Принять все — радостная игра, понять все — чрезмерное напряжение. Поэту нужны только восторг и простор, чтобы ничего не стесняло. Он хочет заглянуть в небеса. Логик стремится засунуть небеса в свою голову — и голова его лопается.
На следующей остановке большая часть пассажиров вышла, открылся переход в другой вагон. Именно оттуда распространялась резкая вонь – на другой стороне, под стенкой лежал тот самый клошар в луже блевотины, стиснув сумку между ногами. Почему его до сих пор не убрал? Городская стража, полиция, ведь кто-то должен этим заниматься. Похоже, лежит он здесь недолго.
Теодор задумчиво сморщил лоб. А если бы вчера дал ему пару злотых, разве бы тогда… Нет, нет, ничего бы не изменилось, так он нищенствует ежедневно, прохожие ему что-то дают или не дают, это ни на что влияния не имеет, фоновый шум…
Каждый, кто имел несчастье беседовать с сумасшедшими, знает, что их самое зловещее свойство — ужасающая ясность деталей: они соединяют все в чертеж более сложный, чем план лабиринта. Споря с сумасшедшим, вы наверняка проиграете, так как его ум работает тем быстрее, чем меньше он задерживается на том, что требует углубленного раздумья. Ему не мешает ни чувство юмора, ни милосердие, ни скромная достоверность опыта. Утратив некоторые здоровые чувства, он стал более логичным. В самом деле, обычное мнение о безумии обманчиво: человек теряет вовсе не логику; он теряет все, кроме логики.
Вагон метро останавливается – моя станция.
Сумасшедший – это не человек, утративший разум. Сумасшедший – это некто, кто утратил все, кроме разума. Дождило. Зонтик выгнулся на ветру. Запах теплого дождя промыл ноздри. Теодор инстинктивно подсчитывал лужи, через которые перескакивал. На каждый перекресток выходило их парное число.